Борис ответил не сразу.

— Павел Фомич, я как раз именно об этой части хочу сказать, — и он обвел тот самый участок, который Горюхин только что «смахнул» с карты. — Это же золотое дно…

— Что ты, Боря, это и есть Монашкины болота. В прошлом веке, рассказывают, тут молодая красивая монашка утопла, чтобы скрыть грех от господа бога. Одни же кочки, лягушки и прочие насекомые, — он опять засмеялся, но смех был уже не настоящий, вынужденный.

— Я говорю, Павел Фомич, не ради упрямства, чтобы идти вам наперекор. Вы видели, что я защищал дипломную работу об оптимальных размерах хозяйств в нашей зоне, на примере нашего колхоза и перспектив его развития. Я почти три года работал над этой темой.

— Ну и что? Защитил ведь?

— Да, защитил, но эта работа открыла мне на многое глаза. Укрупнились-то мы случайно, под общую команду, но вот оказалось, что нам просто счастливо повезло тут. Если что и было самое ценное в этом объединении, так это не лес, а именно вот эти пока болота, — Борис опять бережно обвел их на карте пальцем. — Я их вдоль и поперек исходил, и не раз. Да, я забывал все вам сказать, Павел Фомич, еще в двадцать седьмом году мелиоратором Генрихом Варсавой был разработан проект осушения Монашкиных болот. Он почти сорок лет в сельхозинституте работает и еще крепкий старик. Он передал мне проекты и анализы.

Горюхин, расстроенный, переминался с ноги на ногу и неотрывно смотрел на карту, шевеля губами. Радость его исчезла.

— Ну, допустим так. Но ведь мы в эти болота вбухаем столько денег, а отдача? — тихо произнес он.

— У меня есть точные расчеты, Павел Фомич: затраты окупятся за два-три года. Это же корма, картофель, овощи, молоко, мясо, деньги, деньги. Через четыре года, Павел Фомич, деньги будем лопатой грести…

Горюхин залился смехом, крутил головой.

— Боря, дружок мой, это ведь только в диссертациях да в сказках все так ловко. А я в сказки и в детстве не верил: я голодный рос, и ночами мне всегда кусок хлеба снился. Не толкай, не толкай в болото-то. Оба утонем и зеленой тиной затянет всю добрую память. Колхоз-то мне ой, как дорог. Ты-то молодой, выкарабкаешься, найдешь еще свой путь…

— Павел Фомич, извините, но я никуда вас не толкаю, и из колхоза я не собираюсь уходить. У нас ведь одна пашня, а мы на ней и травы сеем, и всякие другие кормовые культуры, а под боком золотое дно. Не спорю, свой колхоз мы поднимем еще, немного скакнем, а через пять лет упремся, как в стену, и будем топтаться и мучиться: где брать деньги и корма?

Они долго молчали, и от этого молчания обоим было неловко. Первым его нарушил Борис. Он повернулся к Горюхину, посмотрел на него и понял, что тот расстроился. Чтобы как-то успокоить его, не портить хорошего настроения от их встречи, широко улыбнулся, и эта улыбка шла ему, делала лицо добрым и мягким.

Горюхин тоже улыбнулся, но это не рассеяло его тревоги. Он был уверен, что Борис выступит и завтра с этими же доводами, и еще более обоснованно. Но Борису хотелось до конца высказать свои соображения сейчас, пока они вдвоем. Он готовился к этому разговору еще до того, как узнал о намерении Горюхина отделить Артемово, и был уверен, что получит одобрение с его стороны.

Об этом он и сказал сейчас Горюхину.

— Я хорошо помню, Павел Фомич, ваш рассказ о поездке в богатый кубанский колхоз.

Горюхин три года назад ездил на Кубань с группой передовых людей колхозов и совхозов нечерноземной зоны и много потом об этом рассказывал. Сейчас он посмотрел, на Бориса, словно-хотел по лицу его угадать, куда он клонит, заговорив об этом.

— Вы тогда восхищались их богатством, размахом строительства и говорили, что они по сравнению с нами как в раю живут. — Горюхин утвердительно кивнул головой. — Вы очень образно тогда сказали, что и бог и два пророка состоят у них членами правления, поэтому там всегда тепло, светло и дождь как по заказу. — Борис весело и громко расхохотался.

— Так оно и есть. У них деньги-то на любой грядке торчат. А нас вот природа обделила. На ржи, овсе и картошке, Боря, не разбогатеешь.

— Правильно. Наши условия не сравнишь, но мы можем брать деньги за счет мяса, молока, масла, но только надо все по-другому перестраивать. Вот на этих артемовских лугах мы все и возьмем: корма, картошку — и все превратим в продукты животноводства.

Горюхин вздохнул и грустно улыбнулся.

— Вы не верите, Павел Фомич? Но ведь все мои расчеты проверили не только мелиораторы и агрономы, но и экономисты. Вот здесь, — он обвел место на карте, — почти сто гектаров торфяных выработок…

— Ямы одни там, — буркнул Горюхин.

— Верно, ямы… Торф-то брали варварским способом. Но осушить и выровнять их — пара пустяков, копеечные затраты. И эти сто гектаров нам окупят все дальнейшие работы. Я был на лугоболотной опытной станции и видел чудеса. Но наши торфяники богаче, здесь культуры в азоте будут купаться.

Синотов увлекся и говорил очень убедительно, ярко, приводил цифры, и Горюхин не мог не заметить, что Борис верит во все свои планы.

— Через пять-семь лет эту местность не узнать.

— Куда же болота-то денутся?

Борис не заметил горькой иронии в этих словах Горюхина.

— Вместо болот, Павел Фомич, останутся три озера: вот здесь два и вот это, — он показал эти места на карте: — И эти озера будут работать на нас: рыба, птица.

Горюхин испытывал чувство скрытой зависти к Борису, к его молодости, знаниям и напористости, и в то же время ему что-то мешало принять его слова, его идею. Он боялся этих болот. Сколько было за время его председательствования всевозможных проектов, систем, новшеств, на которые возлагали самые высокие надежды, но все они ушли куда-то бесследно.

Горюхин всю жизнь очень бережно, с умом расходовал колхозные деньги. Он был осторожный и, может быть, немного жадный хозяин и копил, копил деньги и теперь радовался, что на текущем счету колхоза лежит не один миллион. И эти деньги предназначались на строительство жилых домов, школ, новой больницы, детских и спортивных учреждений, чтобы и здесь, в их Молчановке, было все так же, как и в том кубанском колхозе, о котором вспомнил сейчас Борис.

Горюхин верил в свою мечту, считал, что