Горюхин лежал в это время в областной больнице, и когда ему потом рассказали о собрании, он не вытерпел — уткнулся своей лобастой головой в подушку и заплакал.

Обиженный Синотов уехал тогда из села со всем семейством, лет пять или шесть работал то в «Сельхозснабе», то в какой-то заготконторе, но дела у него не особенно ладились, и он в конце концов вернулся в село и заведовал теперь небольшой ремонтной мастерской.

Как-то вскоре после своего возвращения он зашел пьяненьким в кабинет к Горюхину, когда тот был один, и вроде с улыбкой, в шутку, хотя скрыть обиду не мог, погрозил пальцем: «Ты, Пашка, в самом начале жизни дорогу мне перешел. Вроде для этого ты и родился, чтобы всегда быть поперек моего пути. Но правда, она все равно свое возьмет. Понял? Видать не понял…»

Горюхин пожал плечами, шутку не принял и серьезно ответил Егору, что он никогда не переходил ему дорогу и не знает, в чем он виноват. «Узнаешь, какие еще наши годы», — и, хлопнув дверью, ушел. Собрания Егор посещал аккуратно, выступал редко, но в открытую никогда против Горюхина не лез. Словно чего-то ждал или уж смирился, а может быть, возлагал теперь надежду на сына.

Вот, видимо, последнее-то обстоятельство и явилось тем зернышком, из которого вырастало в душе Горюхина чувство неоправданного сомнения и предвзятости к Борису.

3

В дверь постучали, тут же она открылась, и вошел Борис Синотов.

Горюхин, прихрамывая, с радостной улыбкой пошел ему навстречу, выставив вперед руки.

Борис был в новом черном костюме, в модном светло-сером свитере, в ботинках на толстой микропористой подошве.

Высокий, сильный, с приятным улыбающимся лицом, он первым подал руку Горюхину, а тот взял ее обеими руками и долго с отеческой теплотой тряс ее.

— Наконец-то, наконец-то! Рад, рад за тебя, Борис. Молодец! Давай рассказывай.

Он взял его под руку, и они, подойдя к столу, уселись за маленький приставной столик, друг против друга.

Как бы он там ни думал в другое время о Синотовых, сейчас он говорил искренне, и Борис ни капли не сомневался в этом.

— Свалил?

— Да, Павел Фомич, свалил гору с плеч.

Борис вынул из кармана диплом и приложение к нему и положил перед Горюхиным.

Павел Фомич вынул очки, надел их и с торжественным любопытством и с интересом стал рассматривать диплом.

Вслух прочитал содержание его от начала до конца, и еще раз пожал руку Борису.

Потом взял приложение к диплому и прямо-таки с отеческим пристрастием читал вслух названия дисциплин и выставленные отметки.

На некоторых он задерживался, что-то спрашивал Бориса, и тот охотно отвечал ему.

— Я всю жизнь, Боря, завидую ученым людям. Самому-то не довелось поучиться. Страшно люблю слушать умных, образованных людей. Да ведь это редко случается. Нам ведь все больше на всяких совещаниях, заседаниях, собраниях приходится сидеть, где нас или ругают, или уму-разуму наставляют.

Борис улыбнулся с пониманием, повел широкими плечами, тихо, как бы между прочим, произнес:

— Учителей-то больно много развелось, Павел Фомич.

— Вот, вот. И я ведь об этом. И не один я.

— Мы там на одной кафедре видели схему и ужаснулись. На ней перечислены все областные организации, учреждения, всякие управления, тресты, которые заняты руководством сельским хозяйством. Профессор Лавыгин размножил ее, в уменьшенном виде, и однажды раздал слушателям курсов руководящих работников села, а там были в основном председатели и директора совхозов, чтобы каждый из них в отдельности, как при тайном голосовании, вычеркнул все лишнее или приписал что-то еще.

— Ну, ну? И как же? — с веселым предчувствием спросил Горюхин.

— Говорят, часа два сидели все, спорили, ругались и, как сговорились, оставили только Сельхозтехнику, облплан, сельхозбанк и областную опытную станцию. И никто не вписал больше ни одного учреждения. Все тресты вычеркнули.

Горюхин долго, до слез, хохотал над этим рассказом. Несколько раз, слушая Бориса, вскакивал, хлопал себя по бедрам.

— А ведь и в самом деле, чего у них взять-то? Хозяин ведь тот, кто дает и отбирает. Раньше, когда МТС были, тогда у облзо было все: тракторы, машины, деньги, кадры, а теперь остались письменные столы да пишущие машинки. Я тоже бы вычеркнул. Не показывал Лавыгин, кому следует, итоги этого голосования?

— Показывал.

— Ну?

— Сказали: занимайтесь своим делом, не нами это установлено.

— Не нами? Вот и беда, что не нами! — сердито произнес Горюхин. — Ты умный, Боря, человек и не испорченный, самостоятельный, упорный в работе. Вот, — он потрогал все еще лежавший перед ним на столе его диплом, — с отличием закончил, не ради формы, я знаю это. Станешь ты, к примеру, председателем и зачем тебе, скажи, пожалуйста, по семь нянек на каждом этаже? Зачем? — Борис улыбнулся. — То-то и оно! Есть у меня деньги — я поеду и куплю трактор, два иль три, какую-то машину, удобрений или скот в племсовхозе…

— Многие так говорят, Павел Фомич.

— Так и я об этом говорю. Не знаешь чего-то, поезжай к ученому на станцию или к умному хозяину и погляди, как он дело ведет. Поучись. А на всех этих совещаниях бесконечных уму-разуму не наберешься, — и он махнул рукой.

— Я с вами полностью согласен. Вы правы. Надо как следует укреплять колхозы и совхозы хорошими специалистами, развивать у них самостоятельность и инициативу.

Они поговорили еще кое о чем. А потом речь зашла об отделении Артемова.

— Отец-то, Егор Васильевич, наверно, сказал уж об этом?

— Подтвердил. А узнал я об этом в области. Заходил в сельхозотдел обкома.

— Значит, там уже знают?

Они подошли к карте.

— Это что же, Павел Фомич, опять сверху? — спросил Борис.

— Намекнули просто, что это можно сделать.

— Вы находите это правильным?

Горюхин уловил в голосе Бориса нотку, которая его насторожила, и посмотрел на него. Но лицо Синотова, разглядывавшего карту, ничего пока не выражало: ни согласия, ни возражений.

— А чего! Отсечь можно, — пожал плечами Павел Фомич.

— Как отсечь?

— А вот так, — Горюхин обвел территорию Артемова большим пальцем, а затем сделал жест полусогнутой ладонью, словно смахнул ее с карты. — И все! Жили-пожили, детей не нажили, характером не сошлись, и, — он хлопнул ладонью о ладонь и резко развел их в стороны, — весь резон!

Павел Фомич засмеялся, но, взглянув на Бориса, осекся.

Тот, разглядывая карту, стоял сосредоточенный, с плотно сжатыми губами, и вертикальная складка перерезала низ его высокого лба.

— Ты что, аль жалко