числе доблестных моряков-краснофлотцев и в одном из боёв погиб. Сама она, окончив краткосрочные курсы медицинских сестёр, была направлена на корабль Черноморского флота, где и прослужила до конца войны. В начале 1945 года после ранения ей предоставили отпуск для свидания с дочерью, находившейся в одном из детдомов города Орджоникидзе. В этот же детдом в своё время Екатерина Петровна Алёшкина привозила детей, эвакуированных из Ленинграда.

Разговаривая с одной из воспитательниц, Вера случайно узнала об этом, спросила адрес и решила навестить сестру. От Орджоникидзе до Александровки всего около пятидесяти километров, попутного военного автотранспорта по дорогам Северного Кавказа, в том числе проезжавшего Муртазово и Александровку, двигалось много. Подвезти сержанта-медика, моряка, молодую женщину соглашался любой шофёр, и через три часа после принятого решения Вера уже была в станице.

Она разыскала сестру прямо в ларьке, где та в это время работала. Сёстры, не обращая внимания на окружающих, со слезами радости обнялись, Алёшкина сейчас же закрыла ларёк и повела Веру домой. Дома хозяйничала Эла, она узнала тётю Веру и тоже обрадовалась этой встрече.

Кате не терпелось показать сестре своих младших дочерей, находившихся в то время в школе, тем более что Вера могла побыть в Александровке только до вечера. Сёстры пошли вдвоём в бывшую квартиру Алёшкиных, где теперь находилась школа и учились девочки. Как раз началась перемена, они быстро разыскали Нину, поговорили с ней и отправились на поиски Майи. К своему ужасу, Катя застала следующую картину.

На пороге одной из комнат валялся довольно крупный мальчишка, верхом на нём сидела Майя и, вцепившись ручонками в его рыжие космы, тыкала его носом в пол, что-то сердито крича. Мальчишка, у которого из носа уже текла кровь, отчаянно визжал, а над ними, чуть ли не плача, стояла молоденькая учительница, безуспешно пытавшаяся разнять дерущихся.

Услыхав гневный голос матери, Майя оставила свою жертву, поднялась на ноги и, опустив голову, прислонилась к косяку двери. Рассерженная Катя, не слушая жалоб и причитаний перепуганной учительницы, взяла Майю за руку, подняла её валявшуюся сумку с книгами и сердито сказала:

— Пойдём, негодная девчонка, домой! Я с тобой поговорю! Вон тётя Вера приехала, что она о тебе подумает?

Майя, слабо сопротивляясь, поплелась за матерью, но, однако, продолжала сердито хмуриться и бормотать:

— А чё он маленьких обижает? Небось теперь не будет!

Когда эта группа, наконец, вышла за ворота школы, Вера не выдержала и, громко расхохотавшись, заявила:

— Ну, Катя, эта твоя дочка вся в меня! За себя, да и за других тоже, сумеет постоять. Ты уж её ради моего приезда не брани, пожалуйста. А этому рыжему дуралею так и надо, он ведь чуть не на голову выше Майки, а справиться с ней не сумел!

— Со мной ни один мальчишка в классе справиться не может, — последовал ответ.

Однако случай этот не прошёл безнаказанно. Пострадавший мальчишка оказался сыном одной из учительниц старших классов, та потребовала разбора драки на педсовете, и директор принял решение об исключении Майи Алёшкиной, как недисциплинированной девочки, тем более что она по возрасту ещё могла не ходить в школу.

После долгих просьб и уговоров Екатерины Петровны и вмешательства секретаря партийной ячейки завода, директор школы отменил своё решение, но всё же советовал Алёшкиной дочку из школы забрать и привести в следующем году. К многочисленным заботам Кати прибавилась ещё одна — контроль за поведением Майи. К чести последней надо сказать, что после описанного случая она, хотя и продолжала оставаться бойкой и задиристой девочкой, но таких грубых шалостей больше не повторяла.

Глава вторая

При выдаче продуктов в ларьке почти ежедневно происходили недоразумения. Рабочие завода, и в особенности служащие, жили плохо, с продовольствием у них всегда были перебои, а при покупке продуктов питания на базаре заработной платы могло хватить на два-три дня. Естественно, что недовольство и злобу люди срывали на ни в чём не повинной заведующей ларьком. Обычно придирались без причины, но некоторым удавалось подмечать действительно существовавшие недостатки. Они не были следствием плохой работы Алёшкиной, а являлись результатом общих неполадок в снабжении района, но покупателям казалось, что вся вина лежит на ней.

Правда, большинство рабочих понимало, как велика и трудна её работа. Люди видели, что Екатерина Петровна, иногда совсем больная, неизменно выходит на работу, бредёт пешком в райцентр за карточками или продуктами, поднимает непосильные для женщины тяжести. Они сочувствовали Алёшкиной, и немногие шероховатости или ошибки, допускаемые ею, прощали, не поднимая шума. Но среди служащих нашлось несколько человек склочников и сутяг, а может быть, и завистников, полагавших, что заведующая ларьком на своей «хлебной» работе имеет большие прибыли. Они написали коллективную жалобу, обвиняя её в расхищении хлеба и других продуктов. К их жалобе присоединилось и несколько станичников, хотя и не пользовавшихся ларьком, но имевших на Катерину зуб за то, что их родственники, сотрудничавшие в своё время с оккупантами, были арестованы органами НКВД не без её помощи. И, наконец, администрация завода, поставлявшая в ларёк спирт и получавшая за него деньги непосредственно, боялась, что Алёшкина может их разоблачить и, воспользовавшись случаем, со своей стороны направила в райисполком Майского района донос на неё. Там у Екатерины Петровны тоже имелись недруги, очень уж она непримиримо и дотошно требовала выдачи всего, что полагалось заводским рабочим, и не шла ни на какие уступки или подачки райпотребсоюза и райисполкома. Жалобы сразу попали в районную прокуратуру.

Надо представлять себе, как в то время относились в нашей стране к расхитителям государственного имущества, даже к тем, кто только подозревался в этом или на кого поступал донос. Действовало Постановление от 7 августа 1932 года, по которому за кражу килограмма картофеля с колхозного огорода можно было получить до восьми лет пребывания в лагерях, а Алёшкину обвиняли в присваивании чуть ли не четверти получаемого хлеба.

Будь это кто-нибудь другой — не Екатерина Петровна, которую районный прокурор в Майском, молодая женщина, довольно хорошо знала, вопрос решился бы просто: в Александровку направили бы милиционера, который арестовал бы Алёшкину. В те годы арестованному доказать невиновность было так же трудно, как и во времена «ежовщины».

К счастью, райпрокурор решила посоветоваться по этому вопросу с начальником райотдела НКВД. Она показала ему поступившие бумаги и высказала сомнения, что эти обвинения обоснованы. Ознакомившись с содержанием заявлений о «хищениях» Алёшкиной и внимательно прочитав фамилии станичников, подписавших их, начальник райотдела убедился, что знает этих людей, благодаря сведениям, своевременно полученным от Екатерины Петровны, а увидев