Несмотря на очень тяжёлое положение, в котором она находилась, после установления более или менее регулярной письменной связи с Борисом Катя не рассказывала ему ни о чём плохом, не жаловалась, а продолжала писать, что у них всё благополучно, все здоровы, ни в чём особенно не нуждаются, и лишь беспокоилась о его здоровье. Какой мужественной и храброй была эта женщина!

* * *

Приближалась осень 1944 года. Жизнь в Александровке во всех отношениях входила в обычную колею, также обстояло дело и в семействе Алёшкиных. Но осень и будущая зима требовали от Кати новых забот, ведь с этого года все трое детей становились школьниками. Девочки выросли из своих одежонок, да и износили их. Нужно было думать о том, как и во что их одеть. Встал и второй вопрос: чем отапливаться зимой.

До войны топливом Алёшкиных снабжали завод и больница. Во время боёв, шедших вокруг станицы, а затем и в период оккупации, об отоплении как-то и не думали — жгли, что попадало под руку: плетни собственных огородов, заборы, разваленные сараюшки. Теперь всё это восстанавливалось вновь, а дров взять было неоткуда. Просьбу Алёшкиной о помощи в этом вопросе завод оставил без внимания. Обращаться в больницу было бесполезно, там и сами-то не знали, чем будут топить.

После того, как Эла услышала сетования матери на эту тему, она сказала:

— Мама, а почему бы не набрать валежника на том берегу Терека? Там его много. Я, когда купалась и переплывала на ту сторону, видела, собрать быстро можно будет.

— Что ты, дочка! Как его переправишь? Моста-то ещё через реку нет. Это пустая затея.

Пятнадцатилетняя Эла к этому времени как-то незаметно превратилась из нескладного, долгоногого подростка в стройную, хорошо развитую девушку. Конечно, излишняя худоба от постоянного недоедания да утомлённый вид от большой домашней работы, выпадавшей на её долю, немного портили Элу, но, тем не менее, одноклассники и другие парни в станице уже поглядывали в её сторону.

Достаточно самостоятельная девушка после разговора с матерью решила поступить по-своему. Хотя подходил к концу сентябрь, в Александровке стояла ясная и тёплая погода, да и вода в Тереке, по мнению Элы, была ещё не очень холодной. Она решилась.

В один из дней, когда мамы не было дома, отважная девушка переплыла на противоположный берег, набрала внушительную вязанку хвороста и валежника, связала её взятой из дома верёвкой и поплыла с ней обратно. Дело оказалось непростым: бурное, быстрое течение горной реки вырывало из рук Элы вязанку, и, хотя большую часть пути она брела по пояс и грудь, а плыть пришлось лишь полтора-два десятка метров, тем не менее, вытолкнув наконец свою добычу на берег, где её поджидали сестрёнки, девушка от усталости повалилась на влажную гальку.

Общими усилиями хворост перетаскали в огород и разложили для просушки за хлевом, позади избы. В этот день Эла смогла сделать ещё два рейса. Имея опыт, она уже не набирала больших вязанок; пока шла по дну, несла вязанку на плече, а когда плыла, старалась держать её на голове. Таким образом хворост не намокал, и течение вязанку не тянуло. Эту, прямо скажем, непосильную для юной девушки работу Эла выполняла в течение недели и сумела заготовить порядочно хвороста. На то, что было ею сделано, пожалуй, решился бы не каждый мужчина. Катерина, узнав о героическом поступке старшей дочери, хотя и побранила её за легкомыслие, однако в душе гордилась ей.

В вопросе отопления помог и сосед Котов, привезя арбу ободранных кукурузных початков. Как бы там ни было, но теперь зиму можно было встречать без боязни замёрзнуть, а основания для этого имелись. Мы ещё не описывали, что представляла собой та хата, в которой теперь жили Алёшкины.

Это была маленькая саманная хатёнка, состоявшая из двух половинок. Первая, с земляными полами, площадью около девяти квадратных метров, имела довольно большую печку-плиту, дымоход которой, проходя в стенке, отделявшей одну половину от другой, обогревал обе. В этой комнате-кухне было окно, около которого стоял небольшой, грубо сколоченный стол и три табуретки. У стены находилась небольшая лавка, на ней часто спала Майя. Дверь в противоположной от оконца, выходившего в огород, стене вела прямо на улицу. Над дверью крепился небольшой навес, настоящих сеней не было.

Вторая половина дома имела полы. В её стенах было три окна: два выходили на улицу, а одно во двор. У внутренней стены стояла старая расширенная железная кровать, вывезенная из старого дома, несколько венских стульев и узенькая кроватка под углом к большой. Здесь спали все члены семьи. Посредине этой комнаты стоял квадратный стол, принадлежавший прежним владельцам дома. За ним ужинали, когда вся семья собиралась вместе (чаще ели на кухне), а по вечерам дети делали уроки.

Электрического освещения в доме не было, и девочки для своих занятий пользовались маленькой лампой-коптилкой, при её же свете шила по ночам и Катя.

Почти вплотную к дому со стороны огорода был пристроен небольшой саманный хлев, крытый кукурузной соломой. В нём похрюкивала довольно большая свинья — главное материальное богатство семьи и её надежда на покрытие будущих расходов по экипировке девочек.

С этой свиньёй произошла такая история. После получения от Бориса первой значительной суммы денег в 1941 году, Катя сразу же приобрела хорошую свинку. В конце 1942 года она опоросилась, и ко времени прихода немцев по двору бродило несколько маленьких розовых поросят. Отступавшие части Красной армии ненадолго задержались в Александровке, разместившись постоем по домам. Командиры подразделений, жившие несколько дней у Алёшкиных, убедили Катю зарезать свинью, чтобы она не досталась немцам. Часть туши Катя отдала красноармейцам, оставшееся мясо и сало отнесла к Матрёне Васильевне в роддом. Его спрятали в погребе, и во время оккупации эти продукты оказали некоторое подспорье и семье Кати, и старушке-акушерке. Поросят решено было не трогать.

Первыми в станицу пришли румыны. Они, хотя и грабили население, но не с такой беспощадностью, как это делали немцы. Живя у Алёшкиных, поросят своей хозяйки они не тронули, несмотря на то, что она, устроившись на работу в роддом, бросая детей и хозяйство на произвол судьбы, поросят выпускала во двор, чтобы они сами искали себе пропитание.

Сменившие румын немцы гонялись за визжавшими поросятами по всему двору, ловили их, стреляли. Четверых съели, а одного, самого юркого и, по-видимому, самого хитрого, так и не нашли. Когда фашистов не стало, Катя, к своей