Смущённая Катя убрала грязную посуду со стола и, заглянув в стоявший на крошечной плитке закоптелый чугунок, облегчённо сказала:

— Ну, нам повезло! Эла догадалась суп сварить. Сейчас его разогрею, вон на тарелке и мамалыга есть. Чайник вскипячу, чаю попьём. У меня тут немного настоящей заварки осталось. Ребята-то не пьют чай, а себя я уж балую. На базаре покупаю по чайной ложечке за 20 рублей. Повидло принесла, голодными не останемся. Да вы что остановились-то? Проходите в комнату, там у нас почище будет.

Обескураженная Полякова молча прошла в другую половину хаты. Там были полы, но выглядело всё ненамного богаче кухни.

Пока Катя растапливала принесенным из сеней хворостом плитку, ставила чайник, разогревала сваренный Элой суп и выкладывала на сковородку нарезанную крупными кусками мамалыгу, прокурор осмотрела комнату, в которую вошла. Это была тоже маленькая комнатушка, не более десяти квадратных метров. Два окна её выходили на улицу, а дверь в противоположной стене соединяла комнату с кухней. Около двери, вплотную к стене, составлявшей продолжение дымохода плиты, стояла старая кровать, накрытая ватным одеялом. Видно было, что одеяло служило своим хозяевам уже не первый десяток лет. В голове постели лежало несколько небольших подушек, тоже с изрядным сроком пользования. На этой кровати спали вместе мать и две младшие дочери. Старшая спала на узенькой раскладной железной койке, покрытой суконным одеялом, стоявшей у боковой стены комнаты так, что головная часть её упиралась в подоконник.

Середину комнаты занимал квадратный стол, очевидно, служивший и для обеда, когда семья собиралась вместе, и для занятий девочек во время приготовления уроков. Он был накрыт выцветшей и местами порезанной клеёнкой. В углу стояла старенькая этажерка, заваленная книгами, а рядом с ней в большой деревянной кадке на невысокой табуретке приютился разросшийся фикус. Между прочим, книги и тетради лежали и на столе, и на подоконниках, — на этажерке им не хватало места.

Кроме перечисленного, в комнате довольно хаотично стояло несколько отчасти поломанных, с продавленными сиденьями, венских стульев, а рядом с раскладной кроватью на вбитых в стену колышках висело несколько старых простеньких платьев, очевидно, принадлежавших хозяйке и старшей дочери. Вот и всё.

Осмотревшись беглым взглядом, Полякова подошла к этажерке и стала перебирать лежавшие там книги. Помимо школьных учебников, она увидела несколько десятков книг медицинского содержания и вспомнила, что муж Екатерины Петровны — врач и находится сейчас на фронте. Тут же лежали альбомы с фотографиями самой Алёшкиной и её детей.

За этим рассматриванием её и застала вошедшая с двумя тарелками супа хозяйка. Поставив их на стол, а затем принеся куски мамалыги на мелкой тарелке, такой же выщербленной, как и глубокие, Катя подошла к Поляковой. Показывая на одну из фотографий с молодым красноармейцем в будёновском шлеме, она грустно заметила:

— А это муж, когда ещё он на действительной службе был, в 1929 году. Где-то он сейчас?.. Ну, что же это я, ведь вы проголодались! Идёмте, садитесь, поедим. Вы уж извините, гостей я сегодня не ждала. Да если бы и ждала, всё равно ничего бы приготовить не успела: муку-то ведь только сегодня получила… Нам пайка всего на десять дней хватает, а муку выдают раз в две недели, это если повезёт, а то и раз в месяц. А остальные дни — вот, на мамалыге сидим. Да боюсь, что скоро и её у меня не будет: своей кукурузы посеяла очень мало, её поели ещё молодой. С завода не дают, на базаре литровая банка кукурузной муки 80–100 рублей стоит, а на нас четверых такой банки едва на день хватает. Да ещё ведь хоть как-то и одеться нужно. Уж про себя я не говорю, как-нибудь прохожу, но старшая-то ведь уже девушка, шестнадцать ей уже стукнуло! Вот на днях мужнин фотоаппарат — уж как его берегла и от немцев прятала — пришлось продать в Майском на базаре. Купила ситцу на эти деньги, и дочке платье сшила. Ой, да что это я разболталась! Вы ешьте, ешьте, там ещё суп есть. Я подолью.

— Нет-нет, спасибо, я уже сыта. Чайку вот выпью. А что же, разве вы за мужа никакого пайка не получаете? А он что, не помогает вам?

— Помогает… Каждый месяц по аттестату 800 рублей получаю. Да что эти деньги по теперешним временам? Ну а пайков, — иронически продолжала Катя, — нам не положено, ведь мы же сельские жители.

Хозяйка пошла на кухню наливать чай, а гостья глубоко задумалась: «Неужели эта семья на самом деле так живёт? Ведь это ужас, до чего они обнищали! Как же наш военком ничем не помогает семье фронтовика? Муж её был врачом, а врачи в селе довольно хорошо обеспечиваются, если не зарплатой, то доброхотными приношениями, которых они получают немало. Видела я, как врачам Майского носят продукты, а промтовары в лавке отпускают в первую очередь. Почему же здесь такая бедность?» Полякова в районе жила всего два года и не знала, что семья Алёшкиных приехала в Александровку сразу после окончания Борисом института и, конечно, не успела ничем обзавестись. «А, может быть, это показуха? Может быть, у неё где-нибудь запасы припрятаны? Может быть, она в душе смеётся надо мной? Хотя не похожа она на такую, а проверить нужно».

Когда Катя принесла в стареньких надтреснутых чашках чай, на блюдечке повидло и две алюминиевых ложечки, женщины принялись за чаепитие. Полякова решила, что пришло время приступить сперва к опросу, а затем произвести и тщательный обыск у подозреваемой.

— Екатерина Петровна, вот смотрю я, как вы бедно живёте, и недоумеваю. Муж ваш в прошлом врач, заведовал участком, у вас должность, как теперь принято говорить, хлебная, а вы в такой, прямо скажем, нищете! Расскажите про себя, пожалуйста.

Катя вздохнула и, немного подумав, ответила:

— Нечего мне особенно рассказывать. Подробную мою биографию в райотделе НКВД знают, вы могли бы и там её прочесть… Но, раз вы просите, так и быть, вкратце скажу.

В течение часа она рассказывала о своей жизни на Дальнем Востоке, об учёбе мужа, о том, как им пришлось почти всё распродать, чтобы он смог окончить институт, о той огромной работе, которую в это время выполняла она. О том, как Борис получил назначение в Александровку, как её приняли в контору завода, как преследовали директор Текушев и главбух. Как её бросили с детьми в станице при отступлении, какие издевательства она терпела во время оккупации и не только от фашистов, но и