от своих односельчан, казаков и их жён. Они при немцах заходили к ней в дом, на её глазах забирали посуду и другие вещи, говоря: «Тебе, Катерина, это ни к чему, тебя всё равно дня через три повесят…» О притеснениях фельдшера Чинченко, о выселении из хорошей квартиры в эту хату.

— Хотя последнее я считаю правильным, ведь нужно было где-то ребятам заниматься.

Одним словом, Катя без утайки поведала Поляковой всю свою нелёгкую жизнь. Конечно, ни словом она не обмолвилась только об отношениях с райотделом НКВД.

Внимательно выслушав Алёшкину и почему-то сразу же безоговорочно поверив ей, Полякова решила признаться Кате, зачем пожаловала:

— Екатерина Петровна, вы меня извините. Вы знаете, я прокурор ещё очень молодой, юридический закончила всего два года тому назад, в вашем районе только начинаю свою работу, боюсь наделать ошибок, и потому за многое берусь сама. Вот и сейчас… На вас поступил донос, что вы якобы расхищаете доверенные вам товары, обижаете покупателей, а сами живёте в роскоши и довольстве. Ну, какая у вас роскошь и довольство, я уже сама вижу. Я верю вам, но, простите меня, я считаю себя обязанной выполнить служебный долг до конца. Конечно, по закону я должна была прислать сюда милиционера, чтобы он взял с собой понятых и, как положено, произвёл обыск. Но когда я посоветовалась об этом с начальником райотдела НКВД, он мне предложил самой осмотреть ваше хозяйство, побеседовать с вами, а потом уже принимать какие-либо законные меры. Вот я и приехала. Скажу честно, наблюдая за вами во время работы, я удивилась быстроте и ловкости, с которой вы делаете своё дело. Понравились мне и ваше отношение к покупателям. Они тоже разговаривают с вами не как с посторонним нелюбимым продавцом, а как с близким, хорошо знакомым, уважаемым человеком, за исключением, может быть, одного-двух человек. Уже одно это расположило меня в вашу пользу. То, что я застала в вашем жилище, без сомнения опровергло донос. Ваш рассказ многое объяснил мне. Но, может быть, то, что я увидела, это не всё? Может быть, у вас кое-что про запас всё-таки где-то припрятано? Покажите мне, и если это не будет в чрезмерных количествах, то никто об этом не узнает.

При этих словаху Кати блеснули глаза. Она вскочила из-за стола с такой резкостью, что стул, на котором она сидела, с грохотом упал на пол.

— Эх вы! — гневно воскликнула она. — Зря я вам тут душу выворачивала. Ищите! У меня никаких тайников и подземных складов нет. Смотрите, всё на виду!

Она схватила постель, скинула её на пол и собиралась то же самое сделать с другой, но Полякова остановила её:

— Постойте, Катя, — она впервые назвала её по имени. — Поймите, я не хотела обидеть вас. Я ведь вам объяснила, как я должна была бы поступить по закону, а я приехала сама, и сама хочу перед своей совестью и перед законом убедиться в том, что мои предположения о вашей абсолютной честности не беспочвенны. Давайте пройдём по вашему дому, осмотрим все уголки, и я с чистой совестью напишу своё заключение о клевете в этих подлых доносах.

Катя тем временем остыла и как-то понуро сказала:

— Ну что же, пойдёмте.

Через час, когда Полякова осмотрела чердак, все закоулки кухни, огорода и двора, хлев, из которого Катя предварительно вывела Полкана, ящики стола и убедилась, что в этом доме даже малейших запасов продуктов, кроме мешка картошки и небольшого куска сала (остатков той свиньи, которая своим мясом и салом покрыла недостачу от разбитой бутыли с вином, о чём, между прочим, Катя тоже рассказала прокурору), ничего не обнаружилось. Не было найдено не только запасов промтоваров, но даже лишней смены белья для хозяйки и детей.

Полякова присела к столу и тут же написала заключение о беспочвенности доносов и об отказе в возбуждении следственного дела. Катя совсем успокоилась и проводила свою гостью вполне доброжелательно.

Когда Полякова рассказала о своём путешествии начальнику Майского райотдела НКВД, тот, посмеиваясь в свои седоватые усы, тихонько пробормотал:

— Я был уверен в этом. Мы эту женщину хорошо знаем, а нам было очень нужно и полезно, чтобы и вы сами лично её узнали и поняли, на кого можете в Александровке опереться.

* * *

Конечно, обо всех этих событиях Борис узнал от своей жены через два года, а в то время он, успокаиваемый её письмами о полном благополучии семьи, даже и не подозревал, что пришлось пережить его любимой Кате. Да-да, любимой! И кто бы там около него ни был, какая бы близкая женщина ни находилась, по-настоящему любимой была только та, которая ждала его в Александровке.

Глава третья

Итак, 30 января 1945 года госпиталь № 27 закончил погрузку в эшелон и тронулся в путь по направлению к Польше. Очевидно, приказ о спешной отправке госпиталя был достаточно строгим, потому что комендант станции то и дело торопил и Алёшкина, и Захарова, непосредственно руководивших погрузкой. Вероятно, начальник госпиталя и его помощники столкнулись бы с неприятностями за задержку погрузки, если бы не помощь пограничников, которых по приказанию генерала Зайцева комендант выделил целую роту, и то, что с большей частью громадного вспомогательного хозяйства руководство госпиталя решило расстаться. Посоветовавшись, Борис и Захаров оставили в Раквере все деревянные стенды, ограничились пятьюдесятью немецкими складными двухъярусными кроватями, от матрасов взяли только чехлы. Оставили большую часть железных печек, занимавших всегда много места, а также самодельную жестяную посуду — тазы, вёдра и т. п. Они справедливо рассудили, что дело идёт к весне. В Эстонии, в отдельных домах находились хорошие чугунные печурки. Понадеялись, что, если понадобится, что-то подобное найдётся и в Польше. Пришлось оставить и передать пограничникам значительную часть посуды и продуктов, вывезенных Гольдбергом из Таллина.

В эшелоне было всего десять теплушек и шесть платформ, которые были заняты автомашинами. Одну теплушку пришлось отдать пяти госпитальным лошадям с запасом фуража. Они всё-таки нагнали госпиталь в Таллине и даже привезли с собой кое-какие запасы овощей. Две теплушки заняли кухня и склад продовольствия, ещё одну загрузили вещевым имуществом. Таким образом, для размещения всего личного состава госпиталя оставалось шесть теплушек: в одной разместился штаб и весь офицерский состав, то есть врачи и старшие медсёстры, в остальных — санитары, дружинницы и младшие сёстры. В штабной теплушке, кроме офицеров, находилась переводчица, которую Павловский от себя не отпускал, и Игнатьич с Джеком.

Перед переездом из Раквере предстояло освободиться и от личных трофейных