– Я знаю, что поступал очень дурно, – ответил хан. – Мне давали дурные советы. Впредь я буду знать, что мне делать. Я благодарю Великого Белого Царя и славного Ярым-падишаха (полу-царя) за их великие милости ко мне. Я всегда буду их другом.

– Теперь вы можете возвратиться в свою столицу. Скажите своим подданным, что русские не разбойники и не грабители, а честные люди. Они ничего не тронут, ни их жен, ни их имущества. Пусть мирно живут и занимаются своим делом.

Затем хан уехал.

После того он бывал еще много раз вместе со своим братом и однажды присутствовал на смотре русских войск. С каким любопытством, с каким удивлением смотрел он, когда проходили мимо наши солдаты твердым мерным шагом, под звуки музыки. Особенно удивительно ему казалось, когда войска дружно, как один человек, отвечали на приветствие генерала: «Рады стараться, ваше превосходительство!». Этот отклик поражал его своей необычностью, он казался ему чем-то волшебным. «Так вот, – думалось ему, – какие урусы, которые покоряют мусульманские народы! Одна их горсть валила в Самарканде целые полчища правоверных, несколько сотен взяли приступом великий Ташкент с его стотысячным населением, а теперь, – много ли их тут? – хозяйничают у меня, как дома!..». Так думал хан пока проходили мимо него стройными рядами славные русские войска.

Кауфман хорошо понимал, что удар, нанесенный Хиве, пропадет бесследно, если не припугнуть туркмен-иомудов, кочевавших по ту сторону Аму. Они не платили хану никаких податей и, если читатель помнит, обязаны были только выставлять конное ополчение для защиты страны. Пользуясь своей силой, туркмены держали хана в руках и, конечно, по удалении русских войск, могли заставить его нарушить договор. Для ознакомления с этим племенем, равно и для сбора контрибуции, которой их обложил Кауфман (300 тыс. руб.), выступили из Хивы два отряда: оренбургский на Куня-Ургенч, другой, генерала Головачева, – из 8 рот при 10 орудиях и всей конницы – к Хазавату. Здесь Головачев узнал, что иомуды не только не приступают к взысканию контрибуции, но даже намерены отразить русских силой. Тогда он двинулся вглубь их кочевий, к Змукширу и Ильялы. В начале июля авангард из пяти сотен казаков с ракетной батареей нагнал большой туркменский караван, причем отбил скот, арбы, а иомудов загнал в речку, где их много погибло; в то же время отрядом Головачева все попутные жилища и запасы предавались огню.

В ночь на 14-е число отряд расположился на ночлег у брошенного села Чандырь, окруженного садами. Сотник Камецкий с 8-ю казаками выехал для проверки сторожевой цепи. За версту от бивака он встретил свой пост, отступавший к лагерю: «Держаться не могим, – доложил урядник, – он одолевает!» – «Пустяки, братцы, шапки вон, за мной!» – скомандовал лихой сотник и бросился в объезд кургана, только что покинутого урядником, но тут же налетел на партию иомудов, которые моментально изрубили его и всех казаков. Подскакал резерв, но уже нашел лишь обезглавленные трупы: с одного маха страшные удары острых, как бритва, ятаганов поснимали головы. Это событие горестно отозвалось в сердцах доблестных казаков. Ночь прошла спокойно. За час до утренней зари отряд снялся с бивака и только стал вытягиваться по дороге на село Ильялы, как туркмены, точно выросши из-под земли, наскакали на наш авангард: три сотни, бывшие впереди, в беспорядке подались назад, но скоро оправились и снова выдвинулись; к ним подоспели еще сотни, подскочила ракетная команда – иомуды были отброшены. Вторую и третью атаки, уже сомкнутым строем, они направили и на конницу, и на пехоту. Тут отличились две роты 1-го Стрелкового батальона, Ботмана и Рейнау, оба из шведов. Они распоряжались так спокойно, командовали так громко, отчетливо, точно были на ученье, а не под ятаганами иомудов. Вот несется на них размашистым галопом туча всадников со сверкающими ятаганами в руках. Ботман командует: «Смирно!». Уже отчетливо видны свирепые лица врагов: «Клац! Не торопиться, целить хорошенько! Пли!..» Это уже за 100 шагов. Снова раздается зычная команда: «Клац! Пли!..» – под самые морды лошадей. Сотня из свалилась, но усидевшие всадники, как иступленные, врубились в ряды, сбросили сидящих за спиной товарищей и почти все погибли на штыках солдат. У Рейнау после команды «клац!» один солдат второпях выстрелил.

– Кто стрелял без команды? – спрашивает Рейнау, – отставь! Слушать команду!

После внушения следует залп уже в лицо иомудам. Более 80 трупов оказалось за фронтом стрелков, такова была стремительность атак и выдержка пехоты.

Во время боя наши ясно слышали пение и одобрительные крики туркменок, засевших в ближайших садах, по временам они выбегали оттуда, для ободрения своих мужей и братьев, не обращая никакого внимания на то, что кругом свистели пули. В этом горячем деле наши впервые узнали храбрость туркмен, которые, в свою очередь, удивлялись стойкости русских. Отбитые на всех пунктах, они потеряли 800 убитых, у нас переранили 35, убили 6 человек. Через 2 дня казаки после короткого боя овладели тремя большими таборами (вагенбурги), приспособленными для обороны, причем захватили 3 тысячи арб и более 5 тысяч разного скота. После такого разгрома туркмены явились в Ильялы, куда к тому времени прибыл Кауфман, они просили генерала пощадить народ и разрешить ему вернуться на старые насиженные места. Генерал согласился на их просьбу, на уплату контрибуции дал отсрочку. Покончив с этим делом, Кауфман возвратился в Хиву, где вскоре был подписан мирный договор с ханом. Тогда Россия оставила за собой весь правый берег Аму и заставила Хиву уплатить военные издержки (2 200 000 руб.).

Все участники хивинского похода, особенно кавказцы, сожалели о неудаче Маркозова. Начальство могло подумать, почему же он повернул назад, тогда как другие отряды, испытав те же беды добрались до Хивы. Отважный Скобелев вызвался проверить путь от Ильялы до колодцев Игды, т. е. как бы намереваясь идти навстречу Маркозову. Получив разрешение Кауфмана, Скобелев выехал из Ильялы в сопровождении трех туркменов, оренбургского казака и своего слуги Мишки. Все они были одеты по-туркменски, на добрых конях и хорошо вооруженные. Все, что встречалось на дороге, Скобелев аккуратно зачерчивал на карте и записывал расстояние от одного колодца до другого, сверяя ход лошади с часами. Чем дальше отважные путники углублялись в пустыню, тем корма попадались хуже, колодцы все реже и реже, наконец они погрузились в песчаное море, каким брели и солдаты Маркозова. На третий день пути, когда Скобелев расположился у колодца на отдых, его люди заметили приближающуюся партию иомудов. Проводники немедленно