Шрифт:
Закладка:
За деревней Айран глаз, привыкший за 1½ месяца к однообразию мертвой пустыни, отдыхал на окружающей зелени полей и деревьев. Это был уже оазис. В канавах, орошавших сады, солдаты в первый раз утолили жажду водой из Аму-Дарьи, и никогда вода не казалась так вкусна, как в ту пору. Еще дальше, в Кунграде, встречались обработанные поля пшеницы, сорго, риса, хлопчатника, кунжут, а и все это было изрезано канавами подобно мелкой сети.
Лошадей и скот кормят там люцерной, которую за 9 месяцев, с марта до ноября, снимают до 6 раз, такова производительность почвы. За полторы версты от Кун-града кавказцы завидели оренбургского казака, стоявшего в пикете. Сытый конь, полное лицо и чистая одежда казака удивили кавказцев, оборванных, на худых заморенных лошаденках. Кунград оказался уже занятым русским гарнизоном из отряда генерала Веревкина, вступившего раньше в оазис. 14 мая за 25 верст от Кунграда оба отряда благополучно соединились.
Войска оренбургского отряда в составе 9 рот линейцев и 9 сотен казаков шли старым уже изведанным и самым длинным путем – на Эмбу и далее на Кунград. От Оренбурга до Кунграда считается 1200 верст, а собственно до Хивы 1400. Выступили они рано, по зимнему пути в сопровождении большого верблюжьего транспорта. На случай буранов за войсками везли 400 войлочных палаток, до Эмбы и далее до Усть-Урта солдаты шли в полушубках с меховыми воротниками и в валенках, обшитых кожей. На остальном пути они не терпели такой жары, как кавказцы, почему и вступили в оазис со свежими силами, при самых малых потерях.
На другой день генерал Веревкин приветствовал кавказские войска и благодарил их за славный поход. Он не заметил ни усталости, ни изнурения, больше всего удивлялся простоте их быта и изумительной выносливости. Рубахи у солдат едва держались на плечах, офицерские кители были обрамлены бахромой, некоторые ходили в башмаках. Плечи у пехотинцев покрылись ссадинами и струпьями, а лица загорели до такой степени, что ничем не отличались от киргизских. Но это не портило общего вида. Напротив, бодрость солдат, казаков, горцев, их воинственная выправка, неумолкаемые боевые песни и загорелые лица были так внушительны, что казалось для них нет ничего невозможного. Войска закалились: их ничто уже не страшило. «Чувствую глубокое удовольствие и горжусь честью, хотя временно, командовать такими войсками», – писал Веревкин князю Меликову на Кавказ.
Дальнейшее движение соединенных отрядов вплоть до столицы было победоносным шествием, потому что войска шли, окруженными толпами конных хивинцев. Собственно жители попутных городов не желали драться и охотно сдавали оружие. Защита страны ограничилась высылкой конных полчищ, числом до 6 тысяч, которые боялись огня пехоты, еще пуще боялись наших ракет и никогда не выдерживали натиска казаков. Между прочим, мосты через арыки на пути следования оставались целы, высокие стены садов не были приспособлены к обороне. Такая небрежность и незнакомство с военным искусством избавили нас от многих хлопот.
III
В то время, когда кавказцы наступали на Хиву с востока, а оренбургский отряд с севера, главный отряд, туркестанский, под начальством самого Кауфмана был направлен двумя отдельными колоннами – одна от Казалинска и другая от Джизака.
Улица в Хиве
По составу этот отряд был больше других, именно 5250 человек и 1650 лошадей, под тяжестями 10 000 верблюдов. Претерпевая те же беды: и холод, и зной, особенно в песках Кизыл-Кум, обе колонны в конце апреля соединились у многоводных колодцев Хал-Ата. Отсюда до Аму оставалось 120 верст: один переход до колодцев Адам-Крылган в 40 верст и другой до Аму, совершенно безводный, в 80 верст. Здесь же были получены сведения, что хивинцы готовят впереди встречу. Как только это стало известно, Кауфман выслал 3 роты с 50 казаками занять колодцы Адам-Крылган, а в ночь на 30 апреля поднял и весь остальной отряд. Глубокие сыпучие пески настолько измучили лошадей, что солдаты должны были тащить орудия на руках при помощи лямок. Ровно через сутки одолели и этот переход. Колодцы «Адам-Крылган», что значит «Человеческая гибель», находятся среди барханов белого песка, без всяких следов растительности. Эта стоянка верст на 60 кругом считалась всегда самым страшным местом пустыни: здесь погибали не только караваны, однажды погибло целое бухарское войско.
Оставался последний переход, опасный уже потому, что каждую минуту можно было ожидать встречи с неприятелем. После суточного отдыха, в час ночи на 3-е мая, ударили «подъем». Люди, лошади, орудия утопали в песке. Расчет был такой, чтобы в два перехода достигнуть Аму, но наступившая жара сразу изменила все расчеты. Отряд не шел, а полз, переваливая с одной песчаной гряды на другую. Более 200 верблюдов осталось позади на расстоянии каких-нибудь 20 верст, солдатам пришлось нести на руках порох и снаряды. Несколько раз генерал, желая ободрить войска, пропускал их мимо себя, опять их обгонял и опять пропускал.
Головная часть отряда стала на привале в 10 часов утра, а арьергард подошел лишь в 5 часов вечера, конница еле дотащилась ночью. На этом привале сожгли все излишние тяжести, все, без чего можно было обойтись: офицерские палатки, в том числе и палатку генерала, походные кровати, мундиры, белье, запасные сапоги, крупу, штурмовые лестницы, часть понтонов зарыли в землю. Затем оставалось решить роковой вопрос: что же делать дальше!? Продолжать движение при суточном запасе воды – значило погубить отряд, отступить – еще хуже, просто позорно: исчезла бы вера в неодолимость русских, и тогда вся Средняя Азия поднялась бы, как один человек. Как ни жутко приходилось изнуренным солдатам и офицерам, лежавшим теперь в забытьи, но положение генерала было в десять раз хуже: он страдал не только за жизнь вверенных ему людей, но за будущность всего края, им сплоченного, им устроенного…
В числе джигитов был один оборванец, самый последний человек в отряде. Он шел отомстить хивинцам, которые умертвили его жену и детей, а братьев и отца продали в рабство. Этот джигит объявил, что найдет воду. Кауфман дал ему походную фляжку и сказал: «Принеси ее полной воды, получишь 100 рублей». Ему дали лучшую лошадь. В
