Шрифт:
Закладка:
В пехоте эти дни были не лучше. Во главе первого эшелона шла сборная рота, составленная из самых выносливых людей, которые могли бы подать своевременно помощь коннице, но на втором переходе и здесь осталось не более шести человек, способных нести службу, остальные или разбрелись на поиски, или лежали в изнеможении и просили пить, а 7 человек свалились без чувств. За ними ухаживал священник Бекаревич, чем и спас их от явной смерти. Только вечером того же 19 числа доставили воду из колодцев Бала-Ишем, а на другой день сюда передвинулся и весь первый эшелон. Возвратившиеся с последней казачьей стоянки Ат-Мурат и Гайнула сообщили, что до колодцев Ортакуй оставалось не более 10 или 15 верст.
Стоянка у колодцев Сенеки после 92 верст безводной пустыни
Воды в колодцах Бала-Ишем оказалось в изобилии. Целый день оказывали помощь людям, обессилевшим от жары, упадок сил был тем больше, что в эти ужасные дни почти никто не ел. Все понимали, что идти дальше нельзя. Отряд оставался без посуды, лошадей и верблюдов, без провианта. Кавказцам угрожала гибель на длинном безводном пути до Змукшира. После долгого размышления и совещания с офицерами Маркозово отправил в задние эшелоны такую записку: «Кавалерия наша почти вся легла, безводье здесь поразительное, дальше идти нельзя. Прошу отступить к колодцам Игды, откуда выслать навстречу воду. Отступая, старайтесь помогать друг другу». Эта записка произвела в рядах солдат потрясающее действие. Как ни тяжел был пройденный путь, но еще тяжелее было узнать, что все труды, лишения пропали даром! Солдаты, выслушав записку, продолжали идти вперед. Надо было остановить их, потом повернуть кругом, скомандовать: «марш!», и только тогда они повернули назад. При выступлении с колодцев Бала-Ишем более 200 человек пришлось положить на верблюдов. В средних числах мая отряд Маркозова возвратился в Красноводск. Пройденный путь обозначался трупами палых верблюдов, баранов и лошадей, распространявших зловоние. Погибли все лошади, верблюдов уцелело менее половины: из 3000–1400. Как увидим после, Маркозов поступил совершенно разумно, возвратившись назад.
II
В лагере, собранном у Киндерлийского залива, весело встречали предстоящий поход. Кавказцы были так настроены, как будто собрались на веселую пирушку. Музыка не умолкала ни днем, ни ночью. В день Пасхи, после заутрени все собрались у начальника отряда полковника Ламакина, возле кибитки которого были расставлены столы с пасхальными яствами для солдат и офицеров. В ту пору прошел слух, что состав отряда будет уменьшен. Казаки и офицеры со слезами просили Ламакина не наказывать их, взять всех в поход: «Мы сами пойдем пешком, потащим на лошадях на полмесяца овса, лишь бы нас взяли».
Ворота города Хивы
В рядах дагестанского конно-иррегулярного полка находились старики, украшенные георгиевскими крестами, сподвижники Барятинского, укротившего Шамиля. Эти люди не нуждались в обозе: несколько фунтов муки и чеснок – вот весь запас, с которым дагестанец проходит сотни верст. Пехотные солдаты твердили свое: «Бог даст, не посрамим свой полк!». Тут были представители старых кавказских полков, вынесших на своих плечах кровавые войны восьми десятилетий. Ламакин не устоял, сдался: состав отряда был оставлен такой же, как и у Маркозова, только орудий несколько меньше, всего шесть. Когда пригнали первую партию верблюдов, кавказцы, никогда их не видавшие, бросились из лагеря все до последнего навстречу странным животным, по виду свирепым, на самом же деле довольно кротким. Сначала никто не решался к ним подойти, но потом нашлись смельчаки, стали даже их трогать. Тощий и голодный верблюд зол, он ревет, если к нему подходит посторонний человек, а если тронет, то непременно обрызжет его жвачкой, что на себе и испытали наши смельчаки. Много им пришлось впоследствии повозиться с верблюдами, пока они с ними свыклись, стали терпеливо, с лаской обращаться, вовремя облегчать или поправлять груз, давать вздохнуть им. Впрочем, иногда и самый здоровый верблюд, без вьюка, ляжет и уж ничем его не поднять. Тогда солдат становился перед ним на колени и усердно отвешивал поклоны, но когда и это средство не помогало, то вскакивал и принимался бить верблюда, приговаривая: «А, и просьбы не слушаешь! Так вот же тебе!».
Из проводников один только киргиз, по имени Ко-бак Ермамбетов, знал путь в Хиву. Он вел войска всем на удивление по прямехонькой линии. Был еще проводник Кал-Ниязь Туркестанов, которого с пути отправили в Хиву с почтой. Он сбился с дороги и, чтобы утолить мучительную жажду, зарезал обеих лошадей. Когда кровь иссякла, он зарыл почту в песок, повесил на палке свою шапку, чтобы можно было разыскать пакеты и затем спокойно умер. Вообще, в Хивинском походе между проводниками были люди нам преданные и в то же время пылавшие местью к Хиве, где у них томились в неволе отцы, братья или дети.
14-го апреля на песчаном пустынном берегу моря войска киндерлийского отряда, выстроенные покоем, благоговейно слушали напутственный молебен. «Мы идем за святое дело, – говорил в напутственном слове о. Андрей Варшавский, – выручать из неволи наших братий. И Христос сказал: „Нет выше любви к ближнему, как положить за него душу свою“». В тот же день первый эшелон выступил к колодцам Он-Каунды. Солдаты зашагали быстро, налегке, в гимнастических рубашках, кроме ружей, они имели при себе запас сухарей на 4 дня, мундир, шинель и сапоги.
Офицеры могли взять с собой несколько смен белья, мундир, пальто, запас чая, сахара и табака. О походных кроватях никто и не помышлял, сам Ламакин спал на простом войлоке, пищу ели все из солдатских котлов.
Хорошо идти, когда верблюды сильны, седла на них исправны, вьюки пригнаны ловко, и солдаты знают свое дело. Нет тогда ни остановок, нападений, ни перетаскивания тюков, не слышно рева животных, перебранки людей, разве при заходе солнца, когда киргизы забывают все на свете, чтобы сотворить вечерний намаз. Тогда передовой верблюд останавливается и начинает пощипывать травку, за ним другой, третий. Все сбивается в кучу. Унтер-офицер, приставленный к ротным вьюкам, заметив беспорядок, подбегает к вожаку и торопит его кончать молитву: «Верблюд, работай!» – говорит он ему. Киргиз не обращает никакого внимания. «Ты ведь на службе царской!» – уже кричит унтер-офицер: «Верблюд, работай!». Дело кончается тем, что вожака берут за шиворот и водворяют на место. В остальное время тишина:
