не мог понять: можно быть странным, жить одновременно в реальности и в каком-то другом мире, с перепутавшимися клубками из фантазий, но такого он не ожидал. Возможно, он был готов к каким-то капризам, паре сцен, потокам слез, эмоциональным качелям в стиле американских горок, то есть ко всему набору, это да. Но единственное, чего он не мог предусмотреть, – так это того, что она исчезнет без слов. В кои-то веки он применил свои проверенные методы соблазнения с обезоруживающей искренностью, а она взяла и сбежала.

После сообщения с извинениями и объяснениями, после десятка ни к чему не приведших звонков Присцилла так и не появилась, будто испарилась. Наказание, по мнению Чезаре, было несоразмерно вине.

Он не мог в это поверить. Годы и годы свиданий и отношений с женщинами, которые в нужный момент не хотели уходить, а теперь единственная, с которой он хотел остаться, уходит в самое неудачное время?

В тот вечер их первого свидания его растрогало появление Присциллы. Он все расставил и подготовил, ждал ее появления, но, когда увидел ее, босиком, в спортивных штанах и сером свитере со слишком длинными рукавами, что-то в его сердце сделало тихий «хлоп». Как попкорн, который взрывается и становится белым и воздушным. Его сердце никогда раньше не делало «хлоп», он даже не знал, что сердце способно на подобную акробатику, и для него это оказалось приятным сюрпризом. Там, с заплетенными в косу волосами и с босыми ногами, Присцилла сумела сделать то, что не удалось тем, кто ходит на двенадцатисантиметровых каблуках и с укладкой. Потому что то, что он испытал, достигло прежде неизученного уголка сердца и вызвало новое чувство: нежность.

Этторе же в это время был на работе и осматривал колено Кларетты, которое, по ее мнению, в то утро сделало «хрусь», когда она вставала со своего складного стульчика.

– «Хрусь»! – повторяла она Этторе.

– Я понял, Кларетта, но с коленом все в порядке.

– Может, ты ничего не видишь, потому что нужен рентген, а не глаза, – настаивала та.

– Может, ты и права, но дело в том, что на ощупь там ничего нет, и, когда я двигаю колено, оно у тебя не болит. Что ты на это скажешь?

– Скажу, что сначала оно сделало «хрусь».

– Может, «хрусь» сделало что-то другое. Может, твой складной стульчик.

Кларетта начала терять терпение.

– Так, по-твоему, я даже не могу понять, сделал ли «хрусь» складной стул или мое колено? Ты это хочешь сказать, да? – угрожающе уперев руки в бока, уточнила она.

– Нет, Кларетта, это просто один из вариантов. Что скажешь, если решим так: сегодня ты попробуешь походить как обычно и, если что-то заболит, вернешься ко мне?

– Даже без бинта?

Этторе молча вздохнул.

– Кларетта, эластичный бинт наложим, просто ради спокойствия. И еще лучше держи ногу немного приподнятой, когда сидишь, хорошо?

– И стоило так долго спорить? – заключила Кларетта, наконец удовлетворенная, как только Этторе наложил крепкую повязку. А потом, с завидным проворством соскочив с кушетки, она объявила: – А ты знаешь, что писательница закрылась в доме, в точности как Пенелопа? Даже не дождалась узнать, поправится Пенелопа или нет. То у нас одна затворница была, теперь две.

Этторе озадаченно потер подбородок. Что же случилось? Почему его брат, умчавшийся на виллу «Эдера» уже несколько часов назад, до сих пор не разрешил это недоразумение с Присциллой?

– В смысле – «забаррикадировалась на вилле «Эдера»? – переспросила Аманда, расставляя кулинарные книги по своим местам. Телефон она прижимала плечом к правому уху и вообще-то справлялась с трудом.

– Кларетта сказала, что она там внутри, а Чезаре говорит, что Вирджиния с детьми это подтвердили. А случилось так, что Чезаре тем вечером заболел и продинамил ее, не предупредив, – ответил Этторе по телефону из своего кабинета.

– Ты шутишь? – пискнула Аманда, бросив расставлять книги и положив их на стол. – И теперь она закрылась внутри? Как Пенелопа?

– Он утверждает, что попросил прощения.

– Я поражена. Это же недоразумение, как она может так себя вести просто потому, что он не пришел на ужин? – Что-то тут было не так. – А он пробовал ей позвонить?

– Говорит, что писал ей и пробовал звонить тысячу раз, но она не отвечает. Даже ходил на виллу, но она выглядит пустой, хотя дети знают, что она там.

– Все это очень странно, – недоверчиво протянула Аманда. Такая бурная реакция, непропорциональная проступку – насколько она знала Присциллу, это было на нее непохоже. Точно что-то случилось. Аманда обладала классической интуицией, присущей женскому полу в вопросах чувств.

– Чезаре может тебе позвонить? Ты ему поможешь? – спросил Этторе, отвлекая ее от мыслей.

– А, да, конечно, – рассеянно откликнулась Аманда.

– Спасибо, Чезаре очень плохо, – обеспокоенно поблагодарил Этторе.

А вот это новости.

Несколько часов спустя Аманда сидела за библиотечным столом вместе с Чезаре, ошеломленным и подавленным одновременно.

И она даже не могла его осуждать. То, что происходило, было и правда странно. Добровольное затворничество Присциллы было таким резким поступком, что библиотекарша никак не могла избавиться от мысли, что случилось что-то еще, о чем они пока не знали.

Однако же Чезаре в самом деле нужна была помощь.

– Аманда, никогда не думал, что спрошу тебя, но как, черт побери, я смогу вымолить прощение у женщины, которая делает вид, что ее не существует? Каждый мой способ извинений предполагает, что я хотя бы могу с ней поговорить.

– Нужно выкурить ее из дома, – размышляла Аманда вслух. – Но выкурить такую, как Присцилла, непросто. Тут нужно что-то посложнее, Чезаре, не обычные извинения, которыми ты кормишь женщин всю жизнь. Тебе нужно что-то, что ее удивит.

Чезаре похолодел. Что же он мог придумать? Нельзя же ее в самом деле выкурить дымом, а потом похитить, как в ее же романах. Или можно, думал он, смутно отдавая себе отчет, что мыслить ясно он не в состоянии, как из-за температуры в последние дни, так и из-за последовавшего потрясения.

– Нужно что-то, что заставит ее выглянуть, не сразу, по чуть-чуть – что-то, что никто никогда для нее не делал – а может, вообще ни для кого не делал. Что-то необычное, как в романе, – сосредоточенно продолжала Аманда, глядя на тысячи книг в шкафах вокруг них.

Как же в общем-то просто скатиться до банальностей, когда речь идет о любви. Соприкоснувшиеся губы, воспоминание о ласке, о взгляде. Достаточно какой-то мелочи, и вот ты погружаешься в болото уже виденного и слышанного. За один миг. Настоящее волшебство – это сделать уникальным чувство, которое испытывают все.

Сколько слов о любви произнесли, написали, прошептали, выслушали. Кто придумал эту глупость, что слова – это только слова? Слова – это все. Они могут сблизить и разделить.