– Дон, – тихо произнес Селдон, и Манкора споткнулся на слове, пробормотал «я опять увлекся» и продолжил, демонстративно стараясь не смотреть на Гордона… на Эйлис… на них обоих, ничего не понимавших в квантовой физике, причем одна должна была принять решение, а другой собирался ей воспрепятствовать.

– Еще короче, – сказал Манкора после паузы. – Есть квантовая система, включающая несколько подсистем, входящих в уравнения в виде нелинейных членов, поскольку обладают сознанием и памятью. Это – вы…

Физик споткнулся на слове «вы». «Вы» – кто? Миссис Гордон, сидевшая, скрестив руки под грудью и наклонившись так, что невозможно было не смотреть на ее декольте? Или «вы» – Гордон, смотревший, не отрывая взгляда, в котором читались недоверие и твердое желание не допустить, чтобы Эйлис приняла единственно возможное решение?

– Это вы, – повторил Манкора, обращаясь все-таки к Гордону, – это ваша жена, это Алексей Панягин, это остальные субличности, причем запутаны на самом деле не пять сознаний, а девять, учитывая доноров, лежащих в коме. Их сознания тоже нужно учесть. Плюс перекрестные запутанности. Плюс присутствие линейных членов уравнений – сам корабль, Энигма, звезда Волошина, планеты Солнечной системы… Уравнения настолько сложны, что при современных вычислительных мощностях не только решить, но даже правильно составить их невозможно. Я хочу, Гордон, чтобы вы это четко поняли. Между тем, от решения зависит… – он сделал паузу, не хотел говорить высокопарно, но других слов не подобрал, – …зависит судьба экспедиции и ваша жизнь.

– И жизнь Эйлис, – уточнил Гордон, – поскольку ее сознание запутано с моим и всеми остальными.

– Более того, – кивнул физик. – С обеими вселенными. Повторяю: в отличие от всех прочих элементов этой безумно сложной системы, только сознание вашей жены запутано с…

– Послушайте, – перебил Гордон. – Объясните, почему вы и вы (кивок в сторону Селдона) до сих пор не за решеткой?

– Ммм?.. – поднял брови Манкора, сбившись с мысли, а психиатр едва заметно усмехнулся. – Почему… что?

– Почему Штраус не натравил на вас полицию?

– А, понял! Он пытался. Скажу больше: Хедли спустил на нас всех собак – от охраны НАСА до частных детективных бюро. Команда проекта очень хотела бы заполучить вашу жену обратно. Официально объявлено о вашей гибели. Корабль потерян, в этом ни у кого сомнений нет. Понедельник был днем траура во всех странах, участвовавших в проекте «Вместе в космосе». Ваша жена признана, как неосторожно выразился Штраус в одном из интервью, психически неадекватной. Против нашей фирмы и лично против Марли выдвинуто обвинение, юристы НАСА постарались. Но, видите ли, на самом деле у них нет ничего. Ваша жена добровольно покинула территорию Джонсоновского центра, так? У Штрауса не было права ее задерживать, он это понимал, и потому охрана ничего не предприняла, когда мы с Эрвином и Джоном встретили миссис Гордон и предложили поехать с нами.

– Очень удачно вы случайно оказались…

– Не случайно, Гордон. Это, кстати, еще один фактор в системе уравнений. Российский физик Бусыгин, давний друг и коллега Панягина, видимо, тоже – элемент запутанной системы. Впрочем, он этого до сих пор, кажется, не понял. Он, видите ли, не сторонник многомировой теории, в отличие от Панягина. Но именно Бусыгин позвонил Эрвину, поскольку они давно знакомы… Мир физиков, занимающихся одной проблемой, довольно узок, знаете ли. Так вот, он позвонил и сказал, где, когда… Мы успели вовремя. Так я говорю: все, что мы сделали, законно, и проект «Вместе в космосе» ничего предпринять не может. Иначе им придется сделать заявление, что корабль оказался в другой вселенной…

– Понятно, – буркнул Гордон. – И это только убеждает меня в том, что я прав. Нельзя предпринимать ничего.

– А жить вам, – тихо произнес Селдон, глядя в потолок, – осталось считанные часы.

– И наверняка можно сказать, даже не решая уравнений, – подхватил Манкора, – что, когда вы погибнете, Гордон, произойдет декогеренция, и погибнут все. Я говорю не только о субличностях, они-то ладно, это предусматривалось. Я имею в виду людей, лежащих в коме. И российского физика. И вашу жену.

– И обе вселенные, – подхватил Гордон. – Они тоже запутанны. О! Даже не две вселенные! Запутанны все миры, возникшие в Большом взрыве после инфляции! Я верно понял?

– Да, – кивнул Манкора.

– Вы хотите, чтобы я поверил в эту чушь?

– Не верьте, – пожал плечами физик. – При декогеренции что-то произойдет. Что-то. Гибель всех запутанных вселенных? Не думаю, но… Эта вероятность не равна нулю. Понимаете? Не. Равна. Нулю.

– Не равна нулю и вероятность того, что на нас сейчас обвалится потолок, – насмешливо произнес Гордон. – Все что угодно может случиться когда угодно.

Он помолчал.

– Я люблю Эйлис, – сказал он высоким голосом. – Я люблю ее. Эти руки, – он протянул их вперед, – эти пальцы, я их целовал много раз… эти губы, – он коснулся их пальцами, – эти глаза, которыми я сейчас на вас смотрю… Господи, что я говорю… Послушайте, мне плевать на ваши уравнения, запутанности, суперпозиции и декогеренции. Я лучше умру, но Эйлис…

– Вы не понимаете, Гордон!

– Черт, – сказал Селдон, глядя в потолок. – Все это непредсказуемо, Дон. Гордон может быть здесь до конца. Он может уйти сейчас, и вернется миссис Гордон. Или явится Панягин.

– Что это вы… – Гордон поднялся. – Вы, двое мужчин…

– А вы слабая женщина, – кивнул Селдон. Он внимательно и твердо смотрел Гордону в глаза. Взгляд завораживал, опутывал, притягивал, взгляд опытного психиатра, умевшего пользоваться методами гипноза. – Вы слабая женщина, и вам хочется спать…

– Я не…

– Вам очень хочется спать, Гордон.

– Нет!

– Вы хотите спать, сейчас вы уснете, закроете глаза, уснете и…

– Но вы не долж… – пробормотал Гордон и не успел закончить фразу.

***

Эйлис не было страшно. Совсем. Дон и профессор говорили страшное: если промедлить, Чарли точно погибнет, потому что на «Нике» все очень плохо. Луи Неель выжил из ума и отправил корабль в полет по орбите, которая, в конце концов, упрется в тамошнее солнце, и Амартия Сен тоже выжил из ума, парализовал систему жизнеобеспечения, восстановить ее невозможно, и через два-три, максимум четыре дня Чарли задохнется.

Они еще много чего говорили, а ей не было страшно.

–