Отключить систему не так-то просто. Но он сможет – хотя и не специалист, как Луи. Если Луи справился с двигателями – еще как справился! – почему Амартия сиасует перед более простой проблемой?

А Джек, Алекс и Луи скажут ему «спасибо».

За убийство?

«Убью я не себя на самом деле, а Чарли. Это его легкие перестанут качать воздух, его сердце перестанет биться, его мозг умрет, и я даже могу не увидеть свет – если усну прямо сейчас, и кто придет следом? Придет и поймет, что я все решил за него… за них.

Я не имею права. Не должен. Нужно вместе. Или жить до конца, или закончить сейчас.

Но ведь не спросишь.

Почему? Однажды они уже собирались. Все пятеро. Но это было запрограммировано на Земле. Сложная психологическая постановка, выверенная и проверенная, а после им ни разу не удалось поговорить впятером. И сейчас не получится.

Амартия отодвинул щиток с панели, на которой после старта горели только зеленые огоньки. Сначала нужно ввести пароль. Так. Еще три пароля – для каждой из дублирующих систем. Запустить программу контроля. Как все непросто, но он это делал – на тренировках. Правда, с другой – принципиально другой! – целью. Тогда нужно было отремонтировать систему, вышедшую из строя. Сейчас – решить обратную задачу.

Только бы не…

Конечно. Как назло.

Захотелось спать. Нет. Потерпи. Ну же… Этот тумблер. Эта последовательность клавиш. Глаза закрываются…

Спать… Не успел?

***

Эйлис хорошо выспалась, а перед тем приняла душ и поужинала булочкой с мармеладом, хотя ей больше хотелось хороший кусок шоколадного торта и – странное сочетание, но ей нравилось – рюмку коньяка с ломтиком лимона. Но профессор Селдон сказал, что спиртного ей нельзя, она должна понимать, а торт – слишком тяжелая пища на ночь, ей нужно поспать не меньше восьми часов, за последние два дня она слишком устала, отдых необходим, и она ведь понимает, что в любой момент сон может прервать появление Панягина или Гордона.

«Да-да, профессор, – сказала Эйлис, – я понимаю. Вы замечательный».

Барт Селдон, профессор психиатрии из Филадельфии, которого лично Марли пригласил для консультаций, был милым старичком, выглядевшим, пожалуй, на все восемьдесят. Профессор поверил каждому ее слову, в отличие от Штрауса, о котором Эйлис вспоминала с тихим ужасом. Селдон внимательно выслушал при ней объяснения Манкоры, кивал лысой головой, дергал себя за мочки больших ушей, приговаривал «о как, замечательно, отлично, у меня и самого были кое-какие соображения», бурчал еще что-то под нос, но ни разу Дона и Эрвина не прервал, а, послушав, бросил на Эйлис проницательный взгляд, проникший, как ей показалось, до самой глубины подсознания, и сказал, наклонив голову:

– Дорогая миссис Гордон, я должен перед вами извиниться за коллегу из НАСА, он прекрасный специалист, поверьте, мы знакомы много лет, но по некоторым вопросам его взгляды не совпадают с… мм… в общем, не совпадают.

Беседовали они у Эйлис в номере. Она называла комнату, куда ее поселили, номером, ей все время казалось, что она в отеле, хотя на самом деле это была квартира для гостей в доме, где жили сотрудники – в основном, ракетчики, инженеры. Окна выходили в тихий парк, где прогуливались по аллеям мамы с колясками, а более взрослые ребятишки бегали, падали, играли и, наверно, производили жуткий шум, не слышный за закрытыми окнами. Эйлис понравилась ванная, она полежала в пенистой теплой, как ей нравилось, воде и немного отошла от неистовых волнений, повеселела и потом уже, пообедав доставленной по ее заказу куриной ножкой с овощным салатом и картофелем-фри, узнала, что за это время дважды приходил Алекс, один раз Чарли, а она не почувствовала, даже время для нее вроде не сдвинулось. Впрочем, на часы она не смотрела и сонливости не испытывала, наверно, потому что приходили Алекс и Чарли ненадолго, по словам Дона, всего минут на десять.

«Алекс что-нибудь просил мне передать?» – спросила она, приведя Манкору в смущение. Эйлис поняла, что ни Алекс, ни даже Чарли о ней не вспоминали. Дон извинился за «гостей». Мы, мол, обсуждали такие проблемы, что не до личных нежностей. Так и сказал: «личные нежности», будто нежности бывают иными.

Профессора Селдона Эйлис приняла в кабинете – так она назвала комнату, где стоял компьютер, на полках лежали книги, но главное – здесь были три очень удобных кресла. Одно – поменьше – у компьютера, и два огромных кожаных, с подголовниками и мягкими подушечками. В одно из кресел она села, в другое усадила профессора, Дону досталось компьютерное.

– За последние часы ситуация на «Нике» осложнилась неимоверно, – продолжал профессор. – Видите, я с вами откровенен, иначе невозможно, вы полностью должны быть в курсе, я это уже объяснил тем, кто здесь принимает решения. Понимаете, дорогая…

– Они живы? – перебила Эйлис. Конечно, живы, иначе профессор произносил бы другие слова.

– Живы, – кивнул Селдон и, спросив взглядом совета у Манкоры, добавил: – Пока.

Опять…

Эйлис взяла себя в руки – не думать об этом! Ничего больше не спрашивать! – и молча ждала, когда профессор объяснит, что она должна делать. В том, что от нее сейчас ожидали действий, Эйлис не сомневалась.

– Понимаете, дорогая, – повторил профессор, – на борту произошло событие, очень…

– Я знаю, – Эйлис нетерпеливо перебила: зачем говорить то, что ей уже известно? Этот истеричный Луи (кто выбрал такого в команду?) истратил все горючее, и корабль не может маневрировать, да, это ужасно.

– Нет, – вмешался Манкора. – Все гораздо хуже.

Селдон поморщился, но перебивать не стал. Внимательно смотрел на Эйлис: изучал реакцию на каждое произнесенное слово. Почему-то ей это даже нравилось, пусть смотрит, она ведь держит себя в руках. С другой стороны, может, и не надо? Может, ему нужны ее естественные реакции?

– Гораздо хуже… – повторила она. Что может быть хуже?

– Амартия Сен, – сказал Манкора. – Он в какой-то мере индуист. Конечно, это подсознательное, но в той ситуации… Был бы японцем, возможно, сделал бы себе сеппуку, но…

– Себе? – крик вырвался сам собой, Эйлис думала о Чарли как о живом (только о Чарли, а не об Алексе). Но подсознательно, там, где сердце, а не мозг, все равно знала, что он не вернется. Оттуда, где он оказался, не возвращаются, это ведь тот свет, иной мир, куда уходят все, но не возвращается ни