Та отмахнулась, и вновь поселившийся в квартире хозяин понял, что ничего хорошего от бабы Насти не дождется, и стал ее всячески порочить. И одновременно требовал от Алюни материальных доказательств ее любви, как то: дорогой и модной одежды, часов, машины.

Денег, как уже говорилось, у Алюни особых не было, все накопления покойного мужа давно канули в Лету, так что продавали вещи, что для домработницы было как острый нож.

– Тащит и тащит, – говорила она, – почитай, каждый день чего-то недосчитываюсь. Которую вещь ей покажет, она разрешит, а которую и сам унесет, она и не помнит уже, что там у нее в шкафах стоит…

– А отчего вы с этим ко мне-то? Я-то что могу? – Я пожала плечами. – Сами говорили – приблудыш незаконный, взяли из милости…

Не удержалась тогда, за что себя и корила впоследствии.

– Ты на него очень похожа, – сказала старуха после продолжительного молчания. – На Артура, сына ее. Одно лицо просто.

– И что мне с того? – фыркнула я. – В жизни его не видела. А вы с ней хоть говорили по-хорошему?

– Куда там! Пробовала, она и слышать ничего не хочет! Это, кричит, моя последняя и самая большая любовь. Всей моей жизни любовь, ни у кого такой нет! В общем, совсем ополоумела, улестил ее этот подлец, охмурил, задурил голову… Хотя не в голове тут дело! – с сердцем добавила она.

– Да, по вашим словам получается, что капитально у нее крышу снесло…

– Я чего боюсь-то… – баба Настя оглянулась и понизила голос, – как бы он не уговорил ее квартиру на себя переписать. Как оформят они женитьбу-то, так он и… Так ты вот что, ты обратись к этому… ты же с ним дружишь, а у него связи. Там, в квартире, Артур все еще прописан, так пусть узнают, может быть, можно с ним связаться как-то… вдруг он жив…

Тут я уразумела, что она говорит про Михаила Филаретовича, и удивилась, откуда она знает, что мы с ним видимся.

Ах да, я же работаю в музее. Ужасно не хотелось во все это влезать. Говорила уже, что никакой близости у нас с Алюней не было, да за все эти годы мы ни разу толком не разговаривали. Так что никаких обязательств у меня перед ней нет. Но неудобно было бабу Настю откровенно посылать подальше.

Я пробормотала, что попробую, и поскорее ушла. В конце концов, пускай сами разбираются. Знаю точно, что, если Алюня квартиры лишится, я ее к себе жить не возьму, пускай хоть под мостом ночует.

И я выбросила бы все это из головы, если бы буквально через неделю Михаил Филаретович не спросил меня, как поживает моя бабушка.

Поскольку раньше он никогда об этом не спрашивал, я насторожилась и скупо сообщила ему о встрече с бабой Настей в скверике. Он ответил, что представлял себе нечто подобное.

Оказалось, что Михаил Филаретович когда-то был близко знаком с мужем-режиссером. Тот в свое время был достаточно серьезным коллекционером и прислушивался к советам профессионала. И Михаил Филаретович лично проводил экспертизу некоторых картин, в том числе той самой, большой, где нарисованы три сосенки и избушка. Оказалось, это Шишкин. Ну да, только без медведей.

Так вот, некоторое время назад ему позвонил знакомый антиквар, который сообщил, что ему принесли ту самую картину. Принес совершенно незнакомый мужчина сомнительного вида.

То есть не то чтобы было у него что-то с одеждой и манерами, но антиквар наметанным взглядом сразу определил, что этот тип совершеннейший профан, а возможно, даже и жулик. И антиквар осторожно поинтересовался у эксперта, не краденая ли картина. Михаил Филаретович обещал выяснить.

Выслушав все, изложенное мне бабой Настей, он подумал немножко и сказал, что обратится к нужным людям, которые могут выяснить все насчет моего… Тут он заметил, что мне неприятно это словосочетание «мой отец», и поправился – насчет сына Алюни.

Так же антиквар продиктовал ему фамилию и номер паспорта того проходимца, который пытался продать картину. Видно, женишку было невтерпеж, никак не мог он Алюню уговорить самой с ним пойти, вот и засветился. Так что попутно и про него кое-что выяснить можно. Только это дело небыстрое.

Я позвонила в квартиру Алюни, чтобы успокоить бабу Настю, но нарвалась на молодой нагловатый женский голос, который сообщил с какой-то мстительной интонацией, что старуху-домработницу уволили за воровство.

Вот так, значит, все-таки избавились от старухи. Уж хоть и были у нее многочисленные недостатки, но была баба Настя патологически честна, какое уж тут воровство…

Я подумала, что теперь меня оставят в покое, и выбросила эту историю из головы.

Месяца через полтора позвонила мне незнакомая женщина и сообщила, что баба Настя умерла. И оставила мне свою комнату в коммунальной квартире. Жила она рядом с домом Алюни – десять минут пешком.

Комната хорошая, сказала соседка, документы все у нее, так чтобы я приходила, не мешкая. И адрес продиктовала.

Я оторопело глядела на дисплей телефона. Вот так номер! Старая ведьма оставила мне комнату. Мне, жалкому приблудышу, не имеющему к ней ни малейшего отношения. Да мы и общались-то с ней раз в год, и то больше она ругалась да шипела, волосы драла – до сих пор вспомнить больно!

Я тут же устыдилась своих мыслей и назавтра же отправилась по адресу.

Комната и правда была хорошая – большая, светлая, потолки высокие. Конечно, требовала ремонта, но везде была абсолютная чистота (узнаю бабу Настю). Я спросила соседку, отчего она умерла. Мне ответили просто: от старости. Все формальности уже выполнены, она денег оставила достаточно и распорядилась по-умному.

Я оглядела комнату. Неужели у меня появилось свое собственное жилье? И можно будет переехать сюда хоть завтра…

Не получилось.

Потому что компетентным людям, к которым обратился Михаил Филаретович, удалось отыскать Алюниного сына. Ну да, того самого Артурчика, который в свое время уехал в какую-то далекую восточную страну, чтобы постигать там смысл жизни. Или просто балдеть в тени под пальмой и ни фига не делать. И пропал там, так что думали, что его и в живых нет.

Оказалось, есть. Живой и очень неплохо выглядит. И найти его оказалось очень легко, он нигде и не прятался, жил в Москве, и даже какой-то пост там занимал чиновничий мелкий. А в Питер к родителям и глаз не казал, на похороны отца не приехал. А откуда ему было знать, он о себе вестей никаких не подавал. И ими не интересовался.

Уж на что я всякого повидала и ничего от этой семейки не ждала –