На выходе из магазина я встретил Аркашку. Он прошёл мимо, вернее, пробрёл, не видя ни меня, ни окружающего мира. Судя по щетине и запаху, его невиденье продолжалось не менее двух недель. Я не стал его останавливать, пусть идёт, а между тем подумал, что сегодня можно опять заглянуть к Нюрке. Что ни говори, а это всяко лучше, чем разглядывать облака.

Простившись с летом, я поздоровался с осенью. СтОит перешагнуть порог одного времени года, как встречаешь другое, и те причины, которые ещё вчера расстраивали, сегодня начинают радовать. Осень. Здравствуй, осень. Давно не виделись.

Со времени отъезда сына прошло несколько дней. Я всё-таки продолжил работать над романом. Что бы я там себе ни думал, как бы не ссылался в мыслях на отсутствие сил и способностей, но роман начинал мне нравиться. Я написал ещё три главы, отнёс их в редакцию. Спросил, что там с предыдущими главами. Геннадий Григорьевич снова сослался на занятость, я положил перед ним флешку и он обещал посмотреть. Впрочем, приходил я не только для того, чтобы узнать судьбу романа. На литературных вечерах я больше не показывался и всё ждал, что Геннадий Григорьевич позвонит мне. Но он молчал, не звонил. Он и сейчас не сказал ничего, хотя не мог не видеть в моих глазах вопроса.

Я вышел на улицу. Надо же, никогда я не горел желанием посещать эти писательские сборища, считая их попросту ненужными и в какой-то степени вредными, а теперь, напротив, — меня тянуло туда. Меня как водоворот затягивала та обстановка, которая возникала в библиотеке во время тех недолгих творческих встречь, и я — вот же глупость! — хотел в ней тонуть. Меня это заряжало, давало настрой для продолжения работы. У меня даже подрагивали пальцы, когда я всего лишь думал о том, как приду домой, открою ноутбук и буду писать, писать, писать…

Но вот двери в библиотеку оказались закрыты, и закрыты настолько плотно, что ни плечом их не снести, ни в щель протиснуться. Встретив в коридоре редакции господина Серебряного, я хотел поздороваться, но он слишком быстро свернул в ближайшую дверь — и это при всей его навязчивости. Как же относятся ко мне остальные? Нет, отныне только Геннадий Григорьевич сможет вернуть меня обратно.

Я прошёл мимо кафе, вернее, мимо того места, где оно стояло. Пусто, лишь несколько берёзовых листочков переменчивый ветер таскал от одного бордюра к другому. Я остановился, сунул руки в карманы куртки. Как странно и удивительно смотреть на прямоугольный кусок асфальта откуда, можно сказать, началась моя литературная жизнь. Здесь я впервые понял, что пора переходить от виртуала к реальности. Решение смелое и оттого страшное. Вдруг не примут, вдруг откажут? Это не просторы интернета, где всё относительно и нерегулярно. Здесь жизнь, здесь по-настоящему. Здесь если вмажут, так от души, и друзья не набегут с утешениями и лайками. И здесь нельзя прийти в чужую компанию и сказать то, что думаешь.

— Роман!

Я сразу узнал голос. Я узнал бы его из всех голосов мира, ибо никто не может говорить с таким лёгким и мягким напевом, как эта женщина. Когда я шёл в редакцию, то был уверен, что встречу её здесь. Я не хотел этого, я этого боялся, но знал, что так оно и будет.

— Здравствуйте, Анна.

Она была в том же плаще свободного кроя, что и в прошлый раз. На щеках лёгкий румянец, в глазах усталость. Учебный год начался, и сейчас она, наверное, идёт в школу. Отдохнувшие за время каникул дети, шумные, подвижные, ныне способны не только утомить учителя, но и добавить ему несколько седых волос на висках. К нам в пожарную часть иногда приходили школьники на экскурсию, лазали по машинам, примеряли снаряжение, задавали ворох вопросов, от которых брови взлетали до небес. После таких событий я чувствовал себя выжатым. Так что усталость в глазах Анны я понимаю.

— Вы к отцу заходили?

Она говорила спокойно, как будто между нами ничего не произошло. Но может быть она действительно считает, что между нами ничего не произошло, что мы по-прежнему друзья и наши отношения ничуть не изменились? Но я так не хочу, я не согласен, и пусть она мне ничего не обещала, я считаю себя пострадавшей стороной. Скажу больше: я хочу считать себя пострадавшей стороной!

Обида заклокотала во мне наравне с отчаяньем, но ответил я сдержанно:

— Да, приносил Геннадию Григорьевичу ещё три главы. Он обещал посмотреть.

Анна никак не отреагировала на упоминание о романе, хотя, помниться, горела желанием прочитать его первой. Видимо, перегорела.

— А о своём обещании вы не забыли?

— Вы о шестиклашках?

Честно говоря, я думал, она давно отменила наше соглашение. Эка невидаль отставной пожарник, причём отставной во всех отношениях, которому легко найти замену. Но, получается, помнила.

— О них.

— И по-прежнему хотите, чтобы я выступил?

— Хочу.

— Когда?

— Раз уж мы встретились, то почему не сейчас? Как вы? Готовы?

— Почему нет? Готов.

Я шагнул вперёд, и на какой-то миг мне показалось, что она возьмёт меня под руку; она даже сделала движение навстречу… Но я ошибся, это лишь ветер качнул полы её плаща, создавая иллюзию сближения.

Школа находилась недалеко. Мы шли не быстро, не разговаривая, словно незнакомые люди, которые волею случая оказались рядом. Я вспомнил свой сон на охоте. В нём мы шли так же. Я старался найти слова, которые помогут нам примириться, находил, но каждый раз они оказывались не те. Смогу ли я найти нужные слова наяву?

— Вы сегодня припозднились. По времени уже второй урок должен заканчиваться.

— У меня «окно». Хорошо, что мы встретились. Боюсь, сами вы вряд ли решились прийти.

Мы снова замолчали. Найти нужные слова наяву я тоже не смог. И всё-таки даже просто идти рядом с Анной было радостно. Я слышал её запах, её дыхание, чуть прерывистое, как будто волнительное, и мне хотелось думать, что это волнение вызвано моим присутствием.

Потянуло холодком, на тротуар упало несколько крупных дождевых капель. Анна прибавила шаг, я поспешил за ней. Капли стали падать чаще, биться об асфальт с глухим шорохом, и на школьное крыльцо мы уже вбегали. У входных дверей мы остановились. Дождь пошёл сильнее, на дорожках образовались лужи, и капли стучали по ним с каким-то непонятным яростным остервенением. Мигнула молния и небо ответило ей грохотом. Гроза! Осенняя гроза.

Анна повернулась ко мне.

— Отец рассказал, что случилось на том вечере.

Я насторожился.

— А что случилось?

— У нас не принято высказывать своё мнение столь откровенно.

— А как у вас принято?

Она посмотрела на меня так, будто я сказал пошлость.

— Знаете, оставим этот разговор.

— Не я его начинал.

— Хорошо, идёмте к детям.

Мы вошли в фойе. Пожилой охранник встретил нас задумчивым взглядом, как будто и не видел вовсе. Он сидел на табуретке у внутренних дверей и держал в руках раскрытую книгу.