Арбатовы пригласили меня на чай. Прежде чем идти к ним, я прошелся по рынку вдоль фруктовых рядов. Тётки в фартуках торговали сливовым вареньем и сухими грибами. На грибы я зариться не стал, а вот баночку варенья купил, не дорого и к чаю в самый раз подойдёт.

Я ничуть не сомневался, что за чаем мы будем говорить о моём романе. Наконец-то. Геннадий Григорьевич обещал дать свою оценку через неделю-две, но прошло уже больше месяца, и хотя мысли мои за это время были заняты не только романом, желание узнать оценку редактора не покидало меня ни на минуту. От нетерпения, буквально снедавшего меня изнутри, я похудел и спал с лица. В зеркале я увидел мужчину старше своих лет, с красными глазами и недельной щетиной, и мужчина этот мне не понравился. Неужели то же самое видела Анна? Неудивительно, что она предпочла Вадима. Надо что-то делать.

Для начала я напросился в баню к Лёхе. Тот по обычаю накрыл стол в беседке, позвал Серёню с Галышом, приготовился к празднику. Хорошие традиции забывать нельзя, а баня это очень хорошая традиция. Тем не менее я сделал пас рукой, наподдавал парку, нахлестался веничком и полностью отказался от спиртного. Ни Лёха, ни тем более Серёня с Галышом меня не поняли и не поддержали. Я попробовал объяснить им, что в жизни бывают ситуации, когда стремление к трезвости происходит не только по причине банального неуважения к друзьям, но и в силу иных, более прагматичных обстоятельств. Однако в их глазах было такое отрицание, что дальнейшие объяснения теряли всякий смысл.

Ну и пусть обижаются, зато в одиннадцать утра следующего дня я стоял перед калиткой дома Арбатовых чистый, побритый и с баночкой сливового варенья в руках. Сердце моё билось; я глубоко вздохнул, задержал дыхание на пару секунд и толкнул калитку. Что-то тявкнуло под ногами. Пожилой уже утративший сноровку пекинес смотрел на меня снизу вверх невероятно выразительными глазами. Пёсик был недоволен моим появлением, что мгновенно продемонстрировал мелким оскалом и рычанием.

— Проходите, Роман Евгеньевич, не бойтесь, — услышал я голос Марии Александровны. — Он не кусается.

Даже если бы он и кусался, то, думаю, не сильно. Я осторожно обогнул пекинеса, чтоб не наступить на него ненароком, и прошёл к дому. Арбатовы собрались на веранде. Лето опять вернулось, солнце расшевелило остывающий воздух, тепло приятно давило на плечи, и это радовало. Мария Александровна и Анна сидели в лёгких плетёных креслах. Геннадий Григорьевич стоял возле ступенек, курил.

— Проходите, Роман, присаживайтесь, — редактор широким жестом хозяина указал в сторону стола, потом сделал несколько торопливых затяжек и затушил сигарету в пепельнице. — Проходите, не стесняйтесь. Ждём вас.

Стол был сервирован на четверых: небольшой электрический самовар, чашки, блюдца, вазочка с печеньем, корзиночка с фруктами. В центре на медном постаменте торт, уже аккуратно порезанный и до поры прикрытый прозрачной крышкой. В этой семье, видимо, чаепитие имело особое значение и особый ритуал. Я осторожно поставил на край стола свою банку варёных слив, и в окружающей обстановке она показалась неуместной. Лучше бы я купил конфет или коробку зефира.

Мария Александровна указала на свободное кресло, я сел. Анна сидела напротив. Она кутала плечи в белую шаль, иногда негромко вздыхала, как будто от недовольства, и со времени моего прихода не взглянула на меня ни разу. Как будто я в чём-то провинился. Хотя всего-то два дня назад мы прекрасно общались и вроде бы расстались, ну если не друзьями, то не врагами точно. Господи, я же не прошу её о чём-то несбыточном — всего лишь увидеть во мне мужчину…

Геннадий Григорьевич взялся разливать чай.

— Машенька, а где заварочный чайник?

— Бог мой, на кухне забыла!

— Я схожу.

— Нет уж, сама, — резко произнесла Мария Александровна, поднимаясь с кресла, и, словно в укор себе, добавила. — Совсем памяти не стало.

Я почувствовал себя неловко: недовольный пекинес, вздыхающая Анна. Как минимум половина Арбатовых мне не рада. Да ещё эта банка! К тому же кресло немного раскачивалось и я боялся, что сделаю неловкое движение и оно сломается. Как много несуразного. Может зря я пришёл? Ну его, это мнение, да и вообще: кому это нужно — этот чай, этот роман? Если бы я действительно написал что-то стоящее, Геннадий Григорьевич позвонил бы сразу, а не стал тянуть целый месяц. А так получается всё глупо, всё сложно и никому не интересно.

Вернулась Мария Александровна и церемония продолжилась. Геннадий Григорьевич разлил чай, расставил чашки.

— Вот, прошу… Двигайтесь ближе, Роман.

Я чуть привстал, подвинул кресло вплотную к столу. От чая исходил лёгкий аромат мелисы, смородинового листа и, кажется, вишнёвой косточки. Необычное сочетание. У меня в огороде тоже растёт и мелиса, и смородина, и вишня, но мне ни разу не пришло в голову соединить три этих вкуса в одной чашке. Впрочем… Я сделал глоток — ничего так себе вкус, приятный. Может быть дело в пропорциях?

— Нравится? — улыбнулась Мария Александровна.

— Угу, — кивнул я и потянулся за печеньем.

— Геннадий Григорьевич у нас большой любитель сочетать несочетаемое.

— Душицы не хватает, — причмокивая, сказал Геннадий Григорьевич и повернулся ко мне. — А знаете, чего мне не хватает в вашем романе? — я сжался как в преддверии удара. — Динамичности. События разворачиваются так медленно, а рассуждений главного героя так много, что очень сложно увидеть сюжет. Я бы не стал, конечно, называть это ошибкой, но в наш подвижный век такой подход вряд ли оправдает себя. Понимаете, Роман, современный читатель чужд черепашьему темпу, он требует полёта ласточки, такого же стремительного и поворотного.

— Не слушайте его, Роман Евгеньевич, — перебила мужа Мария Александровна, — всё замечательно. Мне ваш стиль очень понравился.

— Да-а-а, — протянул Геннадий Григорьевич, — в вашем случае с Марией Александровной мы во мнениях не сошлись. Но вы должны помнить, Роман, что в вопросах читательской аудитории я более сведущ. Всё-таки я издатель, а не библиотекарь.

— Ну разумеется, — прищурилась Мария Александровна, — только вы, мой дорогой издатель, постоянно забываете, что за книгами читатели идут в библиотеки, а не в редакции районных газет. И уж кому как не библиотекарям знать, что предпочитают читатели.

Я так понял, между супругами назревал старый спор, кто главнее: курица или яйцо — этакий полушутейный, полусерьёзный и ни к чему не обязывающий. Я ждал, что Анна тоже скажет несколько слов, но она молчала.