Шрифт:
Закладка:
Чтобы открыть его, нужны были ключи; и их он не нашел. Пришлось прибегнуть к помощи слесаря из мошава.
В сейфе оказался небольшой клад: золотые монеты. Английские соверены, царские пятерки и десятки, австрийские старинные таллеры. Кроме того, там были счета и долговые расписки, написанные на не известном никому языке; Александру, по крайней мере, не удалось их расшифровать. Там же обнаружилось свидетельство о браке его родителей. Он долго его рассматривал…
Слух о том, что наследник имения и дома на холме жив, достиг ушей кредиторов и вызвал лавину судебных исков. Александр аккуратно складывал их и суммировал. Когда он подвел черту, ему стало очевидно, что, если он хочет остаться хозяином в своем доме, ему придется расстаться как минимум с пятьюдесятью дунамами земли. Правда, двести дунамов у него еще оставалось.
К западу от холма с тех пор, как он себя помнил, находился мошав; к востоку за время его отсутствия выросли целые жилые районы. Там селились новые жители страны, эмигранты, приехавшие в еврейское государство из Йемена, Венгрии, Румынии и стран Магриба. Если ему придется продавать землю, то пятьдесят дунамов следовало отрезать именно с востока, чтобы сохранить дистанцию между домом на холме и мошавом, жители которого, как и прежде, не пылали любовью к владельцу поместья.
Так Александр и поступил…
Лея теперь жила одна в доме, который достался ей в наследство от матери. Она уже несколько лет работала учительницей в той самой школе, где они с Александром сидели когда-то за одной партой.
Ее отношения с Александром ни для кого не были секретом; любви окружающих это ей не прибавляло. Ее коллеги не раз поднимали на родительских собраниях вопрос о ее увольнении. Какой пример, говорили они, дает учащимся любовница отставного офицера, владельца крупнейших плантаций в округе, надменного человека, живущего в огромном доме на холме. Стыд и позор всем нам!
Родители до поры и времени защищали Лею. Учителя были из города, Лея была своя. Рано или поздно, были уверены обитатели мошава, она станет хозяйкой и большого дома, и самого имения; с тех пор как дом был построен, никто из них не переступал его порога. Кроме Леи. Но когда она станет там главной…
Все с интересом следили за попытками Александра спасти от кредиторов свое наследство. Его решение продать пятьдесят дунамов обсуждалось в мошаве в каждой семье. Он сам рассказал о своих проблемах Лее; он не делал из этого секрета и казался совершенно спокойным, когда говорил ей об этом: деловой человек, принимающий неприятное, но правильное решение. Но Лея — сквозь окутывавший Александра дым из трубки, которую он теперь курил, видела его глаза, и сердце ее болезненно сжималось при мысли о том, что должен испытывать Александр, расставаясь с землей, которую до сих пор охраняли и берегли как клад. Она чувствовала, нет, знала, что, если продиктованная обстоятельствами сделка состоится, Александр никогда себе этого не простит и до конца жизни будет несчастен. И еще поняла Лея, что волна этого разочарования и бессильного гнева первой поразит ее; ее, которая к нему ближе всех остальных. И, чувствуя, как забилось, зачастило ее сердце, как сухо стало во рту, она сказала:
— Алекс… Это плохой план. Этого делать нельзя.
— Что именно? — спросил Александр.
— Продавать имение. Ни все, ни часть. Нельзя.
Александр молчал. А она, обмирая от собственной решимости, как в день их первого поцелуя, сказала:
— Я достану деньги. Продам свой дом и землю. Я сдавала ее в аренду — как раз закончился срок договора, и самое время продавать. Денег как раз хватит, чтобы не трогать имения. Давай так и сделаем, Алекс.
Ей было уже тридцать, и его ответ был для нее приговором судьбы. Она была в расцвете женственности, и Александр знал, что природа уже не даст ей большего; еще несколько лет, и увядание коснется ее так же, как и тех женщин, которых он встречал в своих военных скитаниях: всех тех одиноких секретарш, машинисток, медсестер, которые без раздумий и не без отчаяния прыгали в полевые кровати офицеров, не задавая ненужных вопросов. Таких женщин встречал, видел и знал он повсюду и во время поездок по Европе — в номерах роскошных или скромных гостиниц или в убогих придорожных мотелях; одиноких спелых женщин, старающихся ухватить уходящую молодость. Вдов, страдающих от тоски по мужской руке, брошенных жен, чьи мужья были слишком заняты карьерой… десятки отчаявшихся женщин, согласных на все, в том числе и на любовь из милости, прошли в эту минуту перед его мысленным взором. Хотел ли он, чтобы такой же стала Лея?
Она молча ждала.
Он не любил ее. Но лишь она одна, утоляя его мужской голод, не вызывала в нем раздражения. И образ, который теперь все чаще являлся ему в самые сокровенные мгновения, оставался с ним. Так почему бы ему не сделать Лею счастливой? Ему это ничего не стоило.
Они поженились в конце той же зимы.
19
Война за экономическое возрождение дома на холме, похоже, затягивалась на неопределенное время, и Александр предложил Нахману свои услуги по снабжению армии запчастями для бронетехники и авиации. У него было много надежных связей за границей, нужда в запчастях была постоянной, авторитет у Александра был хороший, и Нахман, который был в тот момент одним из советников министра обороны, никаких причин для отказа Александру не видел. Оставалось только пройти обычную в таких случаях формальную проверку. Личное дело Александра Абрамова было передано трем независимым экспертам: психологу, бухгалтеру-контролеру и офицеру разведки из Генштаба; сводный отчет должен был поступить через Нахмана министру обороны для окончательного решения вопроса.
Вот что Нахман получил спустя какое-то время:
«Александр Абрамов, сын Абрама Абрамова. Возраст — тридцать лет. Его мать — немка, не прошедшая гиюр и оставшаяся католичкой. Рост — 189 см, телосложение атлетическое. Шатен, глаза карие. Здоров; наследственных болезней не обнаружено. Его мать покончила с собой в результате депрессии, которая, в свою очередь, объясняется врачами как результат необратимых возрастных изменений и не носит генетического характера; не исключено, что это — следствие большой разницы в возрасте (около сорока лет) между супругами. Ее жизнь
