— А тебя ищут?

— Наверняка. Полиция. Я думаю, что рано или поздно они здесь появятся.

Она кивнула, вся трепеща. Конечно… конечно. Он может жить у них, в доме ее матери… никому не придет в голову искать его там. И это не надо откладывать… это нужно сделать сегодня же… в крайнем случае завтра.

— Я был осторожен и старался не оставить никаких следов, — сказал Александр. — Может быть, они не сразу спохватятся… может быть, и не заподозрят меня… но если это случится…

— Мне страшно, — сказала Лея. — Александр… мне страшно.

Ему было страшно тоже…

Он велел подать им обед, и они с Леей сидели на кухне, но мысли его были далеки от еды. Он не спускал глаз с изменившейся подруги его детских дней, с ее полных плеч и налитой груди, и чем больше он видел все изменения, произошедшие с Леей, тем медленнее опускалась его ложка в тарелку с супом. Словно читая его мысли, Лея сказала:

— Ты ужасно изменился, Александр… я имею в виду… ты стал таким красивым (тут она покраснела)… нет, ты всегда был красивым, но теперь… я просто хочу, чтобы ты знал это…

— А я хочу, чтобы ты знала другое: то, что я обещал тебе, я выполнил. И теперь я никому и ничего не должен.

В последнее время он много раз давал себе обещание никогда не жениться — немалую роль сыграла в этом его встреча с женой завхоза. Если женщины способны на такое — надо быть или очень глупым, или сумасшедшим, чтобы связывать себя с ними узами брака. Именно это он и хотел выразить своими последними словами. Он поднял глаза и посмотрел в лицо Леи: поняла ли она? Но то, что он увидел, повергло его в отчаяние. Взгляд Леи, обращенный к нему, был полон безграничной любви, веры, отчаяния и надежды; она готова пожертвовать для него всем, понял он, и последние его слова она к себе не относила. Что ему делать тогда… почему она ему так верит… почему его слова не испугали ее, не оттолкнули и не оскорбили, почему она не вскочила, возмущенная ими, и не ринулась прочь, хлопнув дверью? Вместо этого она смотрит на него и часто дышит, от чего ее полные груди поднимаются и опускаются в такт дыханию, а пальцы теребят бахрому скатерти.

Внезапно Александр почувствовал, что силы покинули его.

— Прости, — сказал он и с трудом поднялся. — Я просто умираю от усталости, такого со мной никогда не было. Ночью я ни минуты не спал. Идем, я провожу тебя домой, а потом вернусь и лягу спать. Извини…

Лея вскочила со стула. Это совершенно… это абсолютно излишне — провожать ее. Сейчас светло, она отлично доберется до дома. Конечно, он должен как следует отдохнуть… это ее вина, что она не догадалась. Он должен лечь немедленно. И спать столько, сколько надо… а завтра они встретятся снова. Сделав шаг ему навстречу, она потянулась и поцеловала его в щеку, а затем выбежала из комнаты прежде, чем он смог ее удержать.

Он стоял у раскрытой двери и смотрел, как она бежит, смотрел на ее бедра под легким летним платьем, на всю ее ладную фигурку… смотрел, пока не потерял из вида. Потом зевнул и, думая о чем-то, в чем не хотел признаваться себе самому, пошел к себе в комнату.

14

Утренние часы Александр проводил теперь возле постели матери; она усыхала у него на глазах. После такой встряски прежде, чем взять в руки виолончель, он нуждался в прогулке; для этого в его распоряжении был огромный сад. Затем он играл, а потом шел и закрывался в домашней библиотеке, отыскивал книги, которые волновали его два или три года назад, и перечитывал их. Затем он обедал и снова шел к матери. Чаще всего она лежала безучастно, но иногда она узнавала его и произносила его имя. Затем он шел к себе и ложился с книгой в руках, так и засыпая; просыпался он уже в сумерках. Часто в такие часы к нему приходила Лея; она поднималась вверх по холму от своего дома, осторожно неся в руках какую-нибудь банку с вареньем — например, из красных сабр, съедобных кактусов, сваренных в меду, — именно это варенье лучше всего удавалось ее матери. И тогда, сидя на балконе, они ели хлеб с вареньем и вели бесконечные разговоры о будущем. Лея, к примеру, после окончания средней школы собиралась пойти на учительские курсы. Александр и сам не знал твердо, что будет делать после окончания сельскохозяйственной школы. Одно ему было уже ясно — профессиональным виолончелистом он не станет. Нет, музыку он не бросит никогда, но играть будет только для себя. Он не исключал, что в дальнейшем уедет в Хайфу и поступит в Технион, но была у него и другая идея — стать моряком, капитаном корабля. Если бы, признался он как-то Лее, он не зависел так от воли отца, то уже сейчас нанялся бы на корабль матросом и попытал счастья в море…

После ужина они шли в комнату Александра и закрывали дверь на ключ. Назавтра же после его возвращения Лея сказала, что отныне считает себя его женой — с этого часа и навсегда; то, что он решил никогда не жениться, не имеет значения. Когда он станет взрослее и узнает мир, он, быть может, изменить свое решение; она готова ждать столько, сколько потребуется. Она любит Александра, любит давно, любит его одного и никого никогда больше не полюбит.

Эти ее слова льстили Александру, хотя и немного пугали его. Она берет на себя большую ответственность, говорил он Лее. По его мнению, он, Александр, просто не способен любить ее по-настоящему, так, как она того заслуживает. По натуре он, скорее всего, бродяга, обреченный вечно скитаться по миру и не приспособленный к тихой упорядоченной жизни, — разве можно в таком случае жениться, создавать семью и рожать детей? Чего он хочет? Он хочет быть свободным. Как ветер и птицы. Друзья? Они у него есть. Это его книги. Это его музыка. Лее надо осознать все это и как следует подумать; ей надо найти достойного человека, пригодного для семейной жизни, а с ним же, Александром, она будет только несчастлива. Да, он любит ее. Но на ее жизненном пути он человек неподходящий и случайный, а в подобной ситуации полагаться на случайность было бы неразумно.

Лея не спорила. Она обнимала