Он надеялся меня задеть, но не вышло. Слова рикошетили от моего загрубевшего сердца с такой силой, что от ударов рождались алмазы.

– Попомни мое слово. – Отец стоял возле матери и с пламенем злого укора в глазах грозил мне пальцем. – Обо всем пожалеешь! Пожалеешь, что от семьи отреклась, пожалеешь, что пошла по стезе еретиков и дикарей, пожалеешь, что служишь гнусным нечистым Владыкам. Вот придет день, когда всех предадут забвению, и только мы… – Он дробно застучал пальцем в грудь. На вытянутой вперед шее вспухли вены. – Только мы спасемся.

Довольно слов. Довольно мне изливать тоску, ярость, сожаление. Давить слезы, как поклялась себе, было все труднее.

Я выбежала из дома в надежде, что глаза еще не подернулись влажным блеском, и стрелой понеслась через городок.

Не было больше приветствий – местные смотрели мне вслед бестелесными фантомами, провожающими взглядом потустороннюю сущность. Отклеились от лиц дешевые улыбчивые маски, сменились пристальными, сводящими с ума взглядами. Я для горожан – чужачка, взбаламутившая тихие воды их омута. Меня пожирали глазами.

Вырвавшись из Басксина, я устремилась в луга прочь от всех и вся и лишь наедине с качаемой ветрами травой дала волю горю: повалилась наземь и разразилась нечеловеческим плачем.

Я стенала, захлебывалась рыданиями. Слезы оросили лепестки безмятежных цветов. Ветер сам налетал задушенными всхлипами и уносился вдаль не то шелестом, не то шепотом.

Если, думала я, мои завывания услышат, пусть меня сочтут неприкаянной душой и не тревожат уединенного горя.

Один, другой, третий приступ стихал до перебивок дерганых всхлипов – и по новой. Горло саднило от напряжения, голос дрожал от отчаяния. Я думала о дяде, о матери с отцом, о Джеремии. Думала о той девочке, которой некогда была, а ныне ее чуралась.

Почему же у меня такая ненормальная семья?

Глава двадцать восьмая

Далила

Отсчет Циклов может запутать. Следует учесть, что первый цикл начался с зарождением Зла, когда был водворен завет времени, а око Верховного Владыки пытались похитить. Спустя восемь сотен лет Зло дало всходы – тогда первое семя, Сэльсидон, положило циклу конец. Наступил второй цикл, который окончит уже второе Семя.

– «Кратко о Циклах». Пособие для юных сестер ордена Праведниц

Потянулась моя новая, церковная жизнь. Я мало-помалу привыкла к мраморным коридорам без запаха, к узору прожилок на мраморных стенах, ветвящемуся от пола до самых сводов крыши.

Что оказалось совсем непривычным, так это шум – многоголосая речь вперемешку с шепотом.

Со временем он стал для меня сродни шуму прядающего на песок моря. Я его не видела, но мама порой рассказывала о беспредельном водном просторе, чьи взъяренные волны сокрушают берег с силой тысячи кувалд, а в спокойствии бережно ласкают босые ноги, словно льнут к теплу твоего тела.

Гомон монастыря больше напоминал первое: беспощадный вал, что грозит подмять под себя. Чем бороться с натиском, я пыталась ему покориться.

Каким все-таки новым и чуждым, неведомым и пугающим был этот мир.

Поначалу сестры искали ко мне подход, мягко улыбались, кротко приветствовали, но я не шла навстречу. Меня столь внезапно швырнуло из дома в круговорот неясного и странного, что уста отказывались размыкаться.

В конце концов сдались все, кроме одной самой, самой неутомимой и непреклонной. Почему-то девочка казалась знакомой, но почему именно, дошло не сразу: я увидела в ней себя. Ту Далилу, которую уже не вернуть.

Ангельски невинная Ясмин, на год старше, лучилась надеждой и смотрела на мир с беспредельной пытливостью в широко раскрытых глазах. Лицо щедро усыпали веснушки, а волосы – они выбивались, когда у нее раз за разом сползал покров, – были густо-охряными.

Невзирая на юный возраст, она самоотверженно служила церкви и уже носила бледно-желтые одежды.

Я редко подавала голос, поэтому Ясмин одна могла похвастаться тем, что добивается от меня, пусть и кратких, фраз – прочие сестры и их не слышали. Спасибо ей за упорство. Она отвлекала от мыслей.

Какими завидными казались ее жизнерадостность и вера в то, что все непременно образуется!

Когда-нибудь придется перед ней извиниться. Я недостойна таких ее внимания и любопытства. Временами она заставляла забыть о Перри, временами – о магии, о которой ученицы и большинство преподавательниц не знали.

До чего это странно, когда привычная тоска милее сердцу, чем шанс вспомнить о счастье! Разве вправе я радоваться, когда останки Перри пришлось соскребать с земли? Как можно вообще думать о светлом, когда мир преподносит такой ужас?

В первый день я тешила себя мыслью о новой жизни, но душа так истончилась, что была не толще намазанного на тост масла. Прошлое меня не отпускало. Я по отцовскому примеру пыталась уйти целиком в хлопоты.

Добрую половину дня нас учили новым обязанностям: следить за чистотой, ухаживать за коридорами и в целом поддерживать благопристойный облик церкви.

На деле церковью, хоть так и называли все сооружение, был отдельный храм с рядами скамей и высокими террасами, балконами и алтарем на громадной виме, вздымающейся над нефом. Он бы вместил по меньшей мере тысячу прихожан.

Настоятельницу я видела редко, лишь на уроках этикета истинных Праведниц. Моей сокровенной отдушиной стала мать Люсия. Встречи с ней умиротворяли, не давая силе вырваться из цепей.

Еще нам преподавали арифметику, языки, культуру и, самое главное, – историю. Особенно историю сотворения мира.

Вдобавок я в какой-то миг осознала интерес к матери Маргарет и ее учению о травах. Травами дело не ограничивалось: нас учили обрабатывать и сшивать ранения, определять болезни и даже готовить яды, чтобы уметь их обезвреживать.

* * *

Как-то днем на вторую неделю я вошла в наши общие с сестрами покои, а на моей кровати мирно покоилась книга.

Сердце сразу же зачастило. Моя Каселуда! Сверху она была снабжена запиской:

«Нора явилась в таком виде, словно отбила ее у акара. – Мать Винри».

Я с улыбкой мысленно поблагодарила Нору и быстро-быстро пролистала страницы, не обращая внимания на запекшуюся кровь по уголкам. Вот они, очертания моего голубого талисмана. Я тут же захлопнула книгу, пока никто не заметил, и заозиралась по сторонам.

Дормиторий наполнялся сестрами. Они судачили, готовясь отойти ко сну.

Я тоже разгладила ночную сорочку, напустила на себя смиренный вид, а затем схватила Каселуду за толстый корешок и втолкнула под матрас. Там ее не найдут.

* * *

Мать с отцом не скупились на предания о Минитрии и Владыках, но кое-что все-таки упускали. Предание