Игорёк сидел в центре круга на мягкой кожаной подушке и тоже думал. «Как хорошо, когда на небе тёплое солнышко, когда есть мама и дядя Толя, когда ты бегаешь на улице столько, сколько тебе хочется. Ещё лучше, когда приезжают Гриша с Вероникой и с ними можно поиграть в прятки, погонять бурундучков в осиннике. Всё хорошо! Всегда бы было так!»

В шалаше было не то, что свежо, а прохладно. Очень прохладно. Овчинная доха деда Матвея, выделенная им пасечнику на время жизни в шалаше, спасала от холода, но стоило только высунуться ноге или руке, как сразу же становилось неуютно всему телу. Свежей травы не было, её заменило сено с заброшенного сеновала деда Матвея.

— Кода корова у меня была с телушкой, — кивнул дед на воз с сеном, — тода я накосил его. Поди, сопрело? Потрусить, подсушить на солнце — на постилку сгодится. — И тут же предупредил Пчелинцева насчёт дохи: — Слышь, доху-то одну не кидай в своём балагане — сопрут только так! Она, правда, не нова, от отца досталась, но ещё хороша. Ране-то умели люди кожи выделывать, и шили не гнилыми нитками, а жилами. Я в ей, бывало, в такой морозище ездил за сеном и соломой — и хоть бы хны! Счас таких морозов и не быват давно, да и мне не ехать уже куда, но всё равно побереги её. Отцова.

Спалось тревожно. В лесу что-то то трещало, то кто-то утробно кричал, наводя страх на непривычного к лесным звукам степняка, то под боком что-то шераборилось…

«Не надо милой в шалаше, но для поддержки духа какой-нибудь человечишка не помешал бы. Наверное, дед и держал меня рядом с этой целью. Мне не было страшно с дедом, а ему, наверное, со мной — всё же живая душа. Да и веселей как-то с пацаном. Забота была бы. Поговорить было бы с кем. Дед мне рассказывал о своей жизни в белорусской деревне, только я мало когда его слушал. Ну, деревня да деревня. Ходили в лаптях. Водили хороводы. Прыгали через костёр. Что тут интересного? — думал я, и при первой возможности убегал к мальчишкам на речку или улицу. А потом, когда и деда не стало, а мне вдруг приспичило написать книгу о моих предках, переселившихся из Белоруссии в Сибирь, так я пожалел, что не слушал его. Детство, детство… И юность хороша, но в юности я совершил ошибок больше, чем за всю взрослую жизнь. Да и ошибки какие-то запоминающиеся! Их хотелось вытравить, забыть навсегда, ан не получается! Как ты себя вёл некрасиво там, с тем, с той, — вкрадчиво, упрекающе, говорит совесть, и никуда от этого упрёка не спрятаться, ничем не загородиться! Взрослым мужиком я не сразу стал разумным. Всё те же: юношеский порыв, неоглядность, самоуверенность путались под ногами, заставляли падать лицом в грязь. Отмываться до чистоты не всегда удавалось, оставались чёрные пятна надолго, а некоторые так и на всю жизнь. Сколько девочек влюблялось в меня, скольким девушкам хотелось быть моей суженой, а я трусливо избегал их. Конечно, на всех я не мог жениться, но выбрать одну мог же! Только выбрал, как оказалось, далеко не то, что надо! Хитрое и коварное существо! Наверное, Бог дал мне это в наказание. Хотя наказывать меня не было за что: я не обманул ни одну из них. Просто уходил бочком, по-тихому. Предательство было самым нетерпимым в моей жизни и, тем не менее, я дважды становился предателем. Один раз одна девчонка прислала мне письмо, в котором сообщала, что такая-то влюблена в меня. До этого мой друг написал мне, что он и эта девчонка собираются пожениться. Мне жаль стало друга, я понял, что его обманывают, чтобы спасти, выслал ему это письмо. Свадьба расстроилась. Девочка прокляла меня. Оказывается, всё было иначе, просто девочки заигрались, а я оказался крайним в их неразумной игре. У меня до сих пор камень на душе. Второй раз я предал, когда служил солдатом. За хороший почерк меня взяли писарем в штаб. Там была в строевом отделе молоденькая девчонка, Верочка. Весёлая такая, на язык острая, смешливая. Мы часто в солнечные деньки выходили в обеденный перерыв посидеть на лавочке под большим развесистым деревом. Там зубоскалили, смеялись от души. Там же она проговорилась, что её дядя живёт в Америке. Немцы парнишкой его увезли в Германию, американцы освободили, и он перебрался жить в Америку. Это нисколь не удивило меня — случай не единичный. Вскоре меня вызвали в особый отдел и стали выпытывать подробности о моей знакомой. Всё было хорошо до той поры, пока мне не сказали, что есть подозрение, что она не зря устроилась в штаб части, что, возможно, делает это по специальному заданию! И тут в памяти всплыл её американский дядя, я, не колеблясь, сообщил им об этом. Я был, по-моему, даже горд, что помог раскрыть тайные шпионские сети, отвёл беду от Родины. Мою подружку уволили на следующий же день. Получив документы, она плакала на нашей скамейке и говорила, что этот дядя с его Америкой испортил ей и её маме всю жизнь. Мне очень было жаль её, и я так сильно переживал за её дальнейшую судьбу, которая оказалась такой непростой по моей опрометчивости. До сих пор жалею её… Вижу заплаканные, красные глаза, слышу всхлипывания, чувствую вздрагивающее худенькое тельце… Прошу всегда прощения у неё, но слышит ли она меня? Вот и сейчас… Прости, Вера! Я не хотел причинить тебе зло!

Где-то в поднебесье прогудел самолёт. Значит, не в глубине омута живут люди, а в цивилизованном и технически развитом мире. В котором, конечно же, нет никаких леших, вурдалаков, ведьм и чертей. Просто жизнь в лесу отличается от городской суетной. Если бы миллион лет назад пролетел этот самолёт, вот бы шороху тут было! Человек с пулемётом, зачем с пулемётом, просто с «калашом», завоевал бы весь мир. Богом был бы! Как быстро меняется жизнь на земле, совсем недавно мне сверлили зуб так, что хоть на стенку лезь, теперь в сон клонит при такой процедуре. Совсем недавно я бегал босиком, мои штанишки держались на одной лямке через плечо, теперь я солидный дядя. Совсем недавно я заглядывал в глаза своей первой учительнице Валентине Владимировне, и такое уважение к ней мне хотелось выказать