Шрифт:
Закладка:
— Скажите, а когда я стану на ноги? — спросил, не утерпел, у врача во время утреннего обхода.
— У всех по-разному, — уклончиво ответил доктор. — У вас сложный случай, да и с позвоночником проблему надо решать. Сегодня вас положат на вытяжку. Массажист будет приходить. Если всё будет складываться хорошо, то через три месяца вы будете «Мазурку» танцевать.
— «Польку», «Гопак» и «Барыню» мы уже разучиваем, — подключился к разговору Пчелинцев.
— «Мазурка», думаю, тоже будет к месту, — согласился доктор.
20
Вот уже минуло два месяца. На носу весна. Осталось чуть больше недели до весеннего месяца марта. Морозы не стихают, а временами кажется, что и усиливаются. Вечера мгновенно сковывают ледком лужи, которые в обед появляются на разбитых ухабистых дорогах. И пахнет уже не зимой, а весной. Пахнет прелой листвой, пахнут нагретой смолой стены изб, терпко пахнет ноздреватый снег с острой ледяной коркой у самого бережка лужи или ручейка.
Приехал проведать Пчелинцев. Он боится выпустить из рук трость.
— Мне кажется, что нога сразу же подломится, если я не буду опираться о палку, — оправдывался он. — Какая-то психологическая травма всё же осталась у меня.
— Я живу с той же мыслью, что, когда снимут все железяки, мои ноги тут же рассыплются на кусочки, — высказал свои ощущения и Анатолий.
— Без костылей пока не разрешают? — кивнул Пчелинцев на ноги Анатолия.
— Пока нет. Стоять, держась за что-то, можно, а ходить без костылей пока не разрешают.
— Ощущения, когда стоишь, какие?
— Как на табуретке стою. Мне кажется, что голова упирается в потолок. Стою, пригнув голову.
— Пройдёт, — заверил Пчелинцев. — Ощущения — наши обманщики!
Вышли из палаты, присели на кресла в конце коридора у окна. Здесь никто и ничто не мешает беседе.
— Как ваши дела, Алексей Алексеевич? — спросил Анатолий, которому многое из жизни Пчелинцева уже было известно.
— Вчера был суд. Развели, — Пчелинцев тяжело вздохнул. Анатолий ждал продолжения разговора. — Заодно узнал, какая я сволочь. И это от человека, с кем прожил почти тридцать пять лет! — Долгое, мрачное молчание. — Конечно, не всё было гладко, был и я виноват… Но чтобы быть подлецом! — молчание. — Надо было раньше решиться на это, да жаль было дочь. Девочке четыре года, любит меня — как решиться предать её! Это немыслимо. Терпел, не замечал многого, старался не замечать, а она из кожи вон, чтобы досадить мне.
— Что ей могло не понравиться в вас, не понимаю? — передёрнул плечами Анатолий. — Уважаемый человек, учитель, не инвалид и не урод. Не понимаю!
— Когда не любишь человека, то всё в нём не так. Вот и у нас такая история. Встречалась со студентом, собирались пожениться, но студент на год старше курсом. Окончил, уехал и потерялся. Стыдно перед коллегами, особенно перед подругами, и тут подвернулся я. Как оказалось, не совсем удачный кадр. С первых дней после регистрации стала сказываться эта нелюбовь. У неё не угасал интерес к своему первому избраннику. Она куда-то звонила, интересовалась судьбой некой Александры, письма писала ей… Со мной была часто раздражительна. Старалась найти во мне что-то отвратительное, унижающее меня.
«Что это ты, здоровый мужик, пошёл тетрадочки детские носить, неужели ничего достойнее не нашлось для тебя? Из нашего класса никто не пошёл в педагогический. Есть лётчик, моряк, геолог, есть инженер и ни одного учителя или торгаша?» Дальше-больше, её перестали устраивать моя должность и получка. Потом: во что я одет, как говорю, веду себя за столом в обществе. «Ой, перестань мычать — голова болит», — прерывала она меня, когда, задумавшись, я начинал напевать какую-нибудь песенку. И совсем, казалось бы, незначительная деталь в её поведении окончательно убедила меня в её отношении ко мне. У нас на окне в вазе стояли жёлто-оранжевые листья клёна, прекрасно исполненные из пластмассы. Они, особенно поздней осенью, радовали глаз своей тихой, светлой прозрачностью. И я однажды, уходя на работу, сказал, как мне нравятся эти незатейливые цветы. А придя с работы, я этих листьев уже не увидел. «Они меня раздражают!» — получил ответ на свой вопрос.
— Ну и нечего жалеть! — высказался Анатолий. — Баба с возу… Сама виновата!
— Да жалко её, дуру! Тридцать пять…
— Дочь что говорит?
— Она мне тихо сказала, что так лучше будет, меня никогда не оставит.
— Так чего же вы расстраиваетесь? Пусть поживёт одна, подумает. Возможно, поймёт что-то…
— Всё понятно, — хмыкнул Пчелинцев, — любви не получилось, но зачем человека помоями обливать! Разойдись спокойно — делов-то. Так нет же! Сволочь! Скряга! Изувер! Короче, все определения самых плохих людей присущи мне!
— Живёте вместе? — спросил Анатолий, обеспокоенный возбуждением Алексея Алексеевича. «Как бы чего с ним не случилось».
— Ушёл на квартиру сразу же.
— Вот это правильно! И не думайте больше об этом.
— Хотелось бы.
— Надо!
За Анатолием пришла сестра.
— Вы не знаете, что у вас в это время массаж? — с укором посмотрела она на него.
— Ох, простите! Заговорились с товарищем!
— В воскресенье приеду, — крикнул вдогонку Анатолию Пчелинцев. — Что привезти?
Анатолию хотелось написать в Духовщину, сообщить им радостную весть, что операция прошла успешно, что скоро снимут с ног эти кандалы, и с позвоночником всё хорошо получается, молодой ещё, поддаётся лечению… «Нет! — тут же отвергал он рвущуюся наружу мысль. — Я их удивлю сразу! Внезапно! Только бы Тамара не проговорилась! Обещала не выдавать тайны! Хорошая девка, надёжная, не выдаст!»
На одной из встреч с Пчелинцевым Анатолий сообщил ему, что через неделю, если всё будет хорошо, его выпишут.
— А эти сняли уже? — кивнул Алексей Алексеевич на ноги Анатолия. — Струбцины, или как их.
— Их могут снять в любой больнице, как мне сказали. Только я хочу, чтобы сделали тут.
— Конечно. Мало ли чего. Не дай Бог отломают!
— Вот и я так думаю. Только мне жить негде, — Анатолий посмотрел на товарища.
— Поживёшь у меня. Поставим раскладушку — вот и вся проблема.
— Не вся. У меня нет штанов.
— Как нет? Потеряли, что ли?
— Не потеряли.
