— Время давно пришло, да поднять знамя некому!

— Напуганы голодом, холодом, кровью.

— Можно и без всего этого обойтись, — приподнялся на локте Пчелинцев. — Я по образованию историк, уверен, что большой крови теперь не будет. Пугают народ былой Гражданской войной, когда сын шёл против отца, брат против брата, такого сейчас не будет и не должно быть.

— Разве олигархи так просто откажутся от шикарной жизни и всё отдадут так называемому пролетариату? — помотал головой сосед Анатолия. — Они зубами вонзятся в глотку этому пролетариату.

— А теперь послушайте меня внимательно, — не повышая голоса, заговорил Пчелинцев. — Что было до Октябрьской революции?

— Говорят, что хорошо жили все, и рабочие и крестьяне, — перебил Пчелинцева сосед Анатолия.

— Я не об этом. Хотя и здесь есть что сказать. Хорошо жили… Да, жили хорошо, но кто? Дворяне, купцы, помещики… Рабочие — более-менее на больших заводах и фабриках. Но они были беззащитны. Их в любой момент могли выставить за ворота, не рассчитав как надо. Крестьяне зависели больше всех и от всего: от засухи и мороза, от помещика, от лошадки, которая не у каждого была, а если и была, то могла сдохнуть, от рабочих рук в хозяйстве, от здоровья мужика, от войн. Часто случалось так, что пухли от голода и умирали старики, дети, да и молодых смерть находила. В тридцать лет мужик и баба выглядели стариками. Это о «хорошей» жизни. Теперь о нашем времени. Кто против кого выступает? У кого сила?

— Знамо у кого, — опять перебил сосед по кровати Анатолия. — У кого миллионы.

— Допустим. Деньги — неоспоримая необходимость в борьбе классов, но не главная. Армия. При царе она была оплотом класса имущих, хотя и состояла сплошь из серой массы, из рабочих и крестьян, но верхушка её, генералы и офицеры, из класса имущих, кому было что защищать. Теперь армия другая, надеюсь, всё ещё народная, и она не поднимет ствол на тех, из кого сами вышли. Это первое. Второе. Наученные горьким опытом прежней революции и Гражданской войны, олигархи все свои сбережения, «нажитые нечеловеческим трудом», перебросили туда, где им комфортно будет их тратить — в Америку, Англию, Израиль, Испанию… Живут они в России временно, пока можно ещё её грабить безнаказанно. И как только опомнится народ и поймёт, что его судьба, будущее в его же мозолистых руках, то олигархи без промедления, без борьбы и суматохи, смоются на свои постоянные квартиры.

— С нашими миллиардами?

— Пока — да.

— А потом как?

— Что-то удастся вернуть, но большая часть будет безвозвратной.

— Гаагский суд…

Беда в том, что страны, куда смоются наши нувориши, далеки от справедливости. Они не вернут нам то, что украдено уже их гражданами, они могут это изъять, но в свою пользу.

— А мы опять начнём с нуля?

— С нуля. Обновлённый социализм наверстает с лихвой потери и во время развала, и во время тридцатилетнего грабежа, и возродится наша Россия, как птица Феникс из огня!

— Опять за счёт серых масс? А станем богатыми, придут грабить новые реформаторы, а те, что с мозолистыми руками, останутся ещё и с длинным носом! Светлое будущее опять спрячется за горизонт.

— Чтобы такого не было, надо внедрить, чего раньше у нас не было, жёсткую законность! Закон! Закон! Закон! — и ничего выше его не может быть. Переступившего Его Величество Закон считать преступником номер один! Даже если большой начальник позволит нарушить маленький пунктик Закона, он перестаёт быть большим начальником и становится большим преступником!

— Такое в России едва ли возможно, — уверенно заявил тот, что у окна. — Нарушать законы — в крови нашего народа!

— При соответствующем воспитании общества можно быстро и легко добиться этого, — не согласился Пчелинцев. — Только надо захотеть. Пока же выгодно жить, как живём. Законы действуют избирательно: хочу применяю, хочу — по боку его!

— Немножко о прошлом, — тихо, даже как-то боязливо, начал тот, что у окна. — Я много жил при СССР, мне было тридцать, когда он развалился. Так скажу, что тогда не так и хорошо мы жили. Если опять вернёмся туда, также будет не купить машину, колесо, аккумулятор, да и гвоздь была проблема достать!

— Развал государства и был на этом построен. На бытовых недостатках и неурядицах, — согласился Пчелинцев.

— Вроде богатое государство, всё принадлежало народу, а жили мы, скажу вам прямо, не здорово. И квартиры хреновенькие, и машины маленькие и плохонькие, и обуть-надеть что — надо потолкаться в очередях. Колбасы нет, мяса мало, апельсин-мандарин ребёнку только на Новый год.

Пчелинцев долго молчал, Анатолию даже показалось, что у того волосы на голове зашевелились, наконец он заговорил:

— Я не политик, в верхних эшелонах власти не ошивался, думаю так: нас подкосила наша национальная болезнь — неуёмные солидарность, интернационализм и великое желание увидеть всех хотя бы в социализме, если не в коммунизме.

— Но причём тут гвозди?

— Оппозиционеров-социалистов в чужих государствах поддерживать было некому, все видели наши беды и не хотели такой жизни. Так этих оппозиционеров-революционеров и прочих бородатых людей содержали мы. Денежки на это тратились немалые!

— Я тоже думал об этом, — решил высказаться молчавший дотоле Анатолий. — И вот до чего додумался: нам надо было построить у себя красивое, богатое, справедливое государство, ведь всё для этого было. А другим странам оставалось бы только повторить наш путь. Если, конечно, у них было бы такое желание. Едва бы кто отказался от самого справедливого, самого счастливого государства! Это я так думаю, а как на самом деле надо — пусть скажут умные да учёные.

— Умные да учёные прикормлены олигархами и дуют в их трубу. «Страшно далеки они от народа», — как сказал бы Ленин.

— Они на службе у антинародной власти, кормятся с их корыта, от них правды не услышишь!

— Народ не так глуп, как его пытаются представить миру эти умники от корыта. Он шкурой чувствует врага своего.

— Видать, огрубела шкура, коль наплодили столько врагов, что государство в мгновение ока разрушили. Германия со своими дружками не смогла покорить, а эти смогли! — сосед Анатолия готов был от возмущения соскочить с кровати и топнуть, но этому мешала привязанная нога к дуге на кровати. — Польшу, Францию, Чехословакию прошли парадным маршем, а на России споткнулись и рылом в снег. И такую страну два засранца — под корень!

— Вопрос: с чьей помощью? — Пчелинцев прислушался, выжидая ответ. Все молчали. Тогда, после долгой паузы, он ответил сам, но