Признав за ним это право, Ци Цинци и в самом деле подвинулась, но всё же не удержалась от замечания:

– Ты окончательно распустился, пользуясь своим отравлением, бережёшь себя, будто младенец или трепетная дева! Ты вообще совершенствующийся или как? Может, тебе ещё и закусок поднести?

– И то верно. Благодарю шимэй за напоминание, – отозвался Шэнь Цинцю, будто его осенило, и постучал ручкой веера по стене повозки.

Вскоре занавес приподнялся, чтобы явить им улыбающееся лицо Ло Бинхэ.

– Чего пожелает учитель: закусок, воды? Или, быть может, у него ломит поясницу?

Сам ученик восседал на высокой белой лошади, словно подчёркивающей его одухотворённую красоту. Под яркими лучами солнца он весь так и сиял, подобно драгоценному камню.

– Твоя шишу Ци желает отведать закусок, – велел Шэнь Цинцю.

Ло Бинхэ тотчас извлёк из-за пояса изящно перевязанный свёрток, словно только этого и дожидался.

– Если у учителя будут ещё какие-то пожелания, просто позовите меня, – попросил он, перед тем как опустить занавесь.

Проезжавший мимо Лю Цингэ демонстративно фыркнул, подхлёстывая лошадь.

– Конечно же. – Шэнь Цинцю склонился над свёртком, разворачивая его. – «Борода дракона»[99]. Неплохо. – Протягивая его Ци Цинци, он предложил: – Хочешь попробовать?

…В этот момент она затруднилась бы подобрать слова, чтобы описать обуревающие её чувства. Её распирало что-то вроде праведного негодования: как мог столь прекрасный ученик, наделённый мощной духовной энергией и при этом такой заботливый, вопреки всему взрасти под крылом этого бездельника Шэнь Цинцю?

На самом деле это было не просто негодование. Разумеется, она не могла знать о существовании метафоры, прекрасно отражающей её эмоции, но неизвестной ей в силу своей анахроничности: «кровь из глаз».

Поглощённая этими переживаниями, Ци Цинци даже не взглянула на то, как Шэнь Цинцю уплетает «Бороду дракона», но всё же решилась на последнюю отчаянную попытку усовестить его:

– Даже Минъянь едет верхом!

Если ей удастся хоть немного смутить Шэнь Цинцю, это станет настоящим триумфом!

Поскольку ему всё равно было нечем заняться, он выглянул из-за занавеси: Лю Минъянь и впрямь восседала на лошади в своей неизменной вуали и с мечом Шуйсэ. С каждым дуновением ветра белоснежная вуаль трепетала, порождая ощущение божественной лёгкости и радости.

Эта картина была чересчур притягательна. Шэнь Цинцю не отказал себе в удовольствии поглазеть на девушку лишнюю пару мгновений, после чего мечтательно вздохнул:

– Глаз не в состоянии объять эту красоту.

– Прекрати пялиться на мою любимую ученицу! – скривилась Ци Цинци.

Надо же было случиться, чтобы эта беседа достигла ушей держащегося поблизости Ло Бинхэ. Лицо юноши моментально потемнело.

Разумеется, Шэнь Цинцю не обратил внимания на перемены в выражении лица ученика – он как ни в чём не бывало уписывал лакомство, чувствуя себя зрителем, который сидит в кинотеатре и, поедая поп-корн и попивая колу, ждёт окончания рекламы. Ведь перед ним – Лю Минъянь, а значит, главный герой и главная героиня вот-вот окажутся в одном кадре! Как тут обойтись без потока искр в ознаменование зарождения романтических чувств?!

При виде того, как учитель уставился на Лю Минъянь, Ло Бинхэ невольно стиснул поводья с такой силой, что костяшки побелели.

«„Глаз не в состоянии объять эту красоту“? – кипятился он про себя. – Да учитель её физиономию толком не видел! А если б и видел, не может же она быть такой же красивой, как я?»

На самом деле это вовсе не было следствием самовлюблённости – Ло Бинхэ лишь правдиво судил о собственной внешности: он никогда не был склонен ни принижать себя, ни предаваться нарциссическому самолюбованию.

Время шло, а Шэнь Цинцю по-прежнему не мог оторвать взгляда от этой девчонки. Будучи не в силах этого вынести, Ло Бинхэ слегка подхлестнул лошадь и, поравнявшись с Лю Минъянь, одарил её лёгкой улыбкой:

– Шимэй Лю.

Та сперва удивлённо застыла, затем осторожно кивнула в ответ:

– Шисюн Ло.

«Вот оно! Вот оно!» – возликовал про себя Шэнь Цинцю.

Он и мечтать не мог, что однажды собственными глазами узрит прекраснейшую сцену романа: красавец-герой и его красотка-возлюбленная гарцуют друг подле друга. Не в силах противиться охватившему его предвкушению, Шэнь Цинцю высунул голову из повозки.

Боковым зрением Ло Бинхэ приметил, что учитель не только не сменил объект интереса, но и воззрился на девчонку с таким видом, словно на ней белый свет клином сошёлся. На чело Ло Бинхэ набежала тень, грудь стеснило, а зубы сами собой со скрипом сжались. Тем не менее юноша как ни в чём не бывало рассмеялся и принялся болтать, подгоняя лошадь, чтобы незаметно увлечь за собой Лю Минъянь. В конце концов они удалились настолько, что Шэнь Цинцю мог видеть их спины, лишь наполовину высунувшись из повозки, – только тогда он сдался, разочарованно откинувшись на сиденье.

Как он мог забыть: воркующая парочка никогда не думает о том, чтобы одарить светом своей любви третьего лишнего, а также других докучливых зевак. Однако этот мальчишка и вправду вырос, раз научился прятаться от старших, когда речь заходит об амурных делах… неужто и впрямь настало время для юношеского бунта?

Ущелье Цзюэди.

Ущелье Цзюэди простиралось вдоль семи горных вершин, покрытых пышной растительностью. Помимо лесов, местность изобиловала прозрачными источниками, водопадами, скалами причудливой формы, потаёнными долинами и теряющимися в облаках пиками, чередующимися в произвольном порядке. Как и предполагало название – «глухой тупик», – со стороны казалось, что эта местность совершенно отрезана от окружающего мира, однако в следующее мгновение вы могли увидеть извилистую горную тропу, будто воплощающую собой принцип «безвыходных положений не бывает», с точки зрения Шэнь Цинцю, полезный не только для путешественников, но и для заядлых домоседов.

Согласно плану, участвующие в собрании Союза бессмертных молодые таланты выстроились в безупречное боевое построение вокруг огромной каменной платформы, расположенной перед входом в ущелье.

Среди участников тон задавали адепты четырёх главенствующих школ. Лидировал хребет Цанцюн, за ним следовали монастырь Чжаохуа, обитель Тяньи, а также дворец Хуаньхуа.

Из всех школ хребет Цанцюн считался наиболее многогранным. Каждый из его двенадцати пиков, имея свои сильные стороны, развивал определённые направления. Как и следовало из названий, монастырь Чжаохуа и обитель Тяньи представляли собой средоточия буддизма и даосизма соответственно. С дворцом Хуаньхуа дело обстояло сложнее, поскольку в его учении смешивались самые разные течения: его представители всецело овладели искусством исчисления судьбы[100] и поддерживали наиболее тесные контакты с миром простых людей. Пусть подлинный уровень их заклинательского мастерства был не вполне ясен, одно оставалось несомненным: эта школа была самой состоятельной из всех, а потому каждый раз выкладывала кругленькую сумму на организацию собраний Союза бессмертных.

Помимо