Шрифт:
Закладка:
Король Георг VI и премьер Невилл Чемберлен знали о диалоге через Папу Пия. У Папы в абвере было кодовое имя Шеф. В январе — феврале 1940 года Папа трижды встречался в Ватикане с британским послом при Святом Престоле[384]. Фрэнсис д’Арси Осборн сообщал в Лондон, что Пию «не очень нравится его посредническая роль»[385]. Но Шеф все же передавал информацию между Мюллером и Осборном, когда те обсуждали гипотетический мирный договор, который будет заключен после гипотетического отстранения от власти Адольфа Гитлера.
Йозеф Мюллер всегда был склонен к преувеличениям. Он раньше времени заявил, что достиг «определенного джентльменского соглашения» с послом Осборном[386]. Это очень обрадовало Донаньи и Остера. А Мюллер сообщил отцу Лейберу, что в штабе абвера «результаты посредничества считают весьма благоприятными»[387]. Он заявил, что интерес к участию в заговоре резко возрос, и результатов можно ожидать не позднее середины марта. На самом деле Мюллер сам пытался организовать такой взрыв энтузиазма. Реакция Британии на подобные переговоры была благожелательной, но не более. Лорд Галифакс прислал Осборну телеграмму, в которой говорилось, что правительство Его Величества не может вступать в мирные переговоры с неизвестными вражескими генералами. «Чтобы добиться прогресса, должна быть принята конкретная программа, к воплощению которой будут приложены все силы»[388]. Папа передал эту информацию Мюллеру. Посол Осборн конфиденциально сообщил Пию: «Если они хотят свергнуть правительство, то должны это сделать». Он был далеко не первым британским чиновником, отреагировавшим столь резко[389].
В начале февраля Мюллер получил от отца Роберта Лейбера краткое изложение британской позиции относительно немецких заговорщиков и мирных переговоров. Осборн передал послание Папе Пию. Мюллер и Донаньи весь вечер составляли свой «Доклад Х» в доме Паулы и Карла Бонхёффер. На 12 страницах они изложили результаты дипломатических усилий Мюллера в качестве агента абвера под прикрытием.
Донаньи с семьей временно переехал к Бонхёфферам, когда те вернулись в Берлин из Лейпцига[390]. Пока они с Мюллером обсуждали, что еще включить в доклад (дополнительная информация о переговорах и о текущей политической и военной ситуации в Германии), Кристина Донаньи печатала окончательный вариант[391]. Доклад Х должен был стать «маркетинговым ходом», последней попыткой убедить генералов вермахта свергнуть Гитлера до начала наступления на Западном фронте, которое втянуло бы Европу в войну на долгие годы.
Мюллер и Донаньи были поражены тем, как близко к сердцу принял Папа интересы Германии во время переговоров с послом Осборном[392]. Это вселяло в сердца заговорщиков надежду. Британцы заявили, что не используют военные преимущества переговоров, если нацистский режим сменит «децентрализованная» система управления. Они также хотели, чтобы в Австрии был проведен плебисцит, но соглашались (как и в Мюнхене) с тем, что Судетская область останется немецкой[393].
В последующие шесть недель над «Докладом Х2» работали Бек, Остер и ряд других заговорщиков. С документом ознакомился даже Дитрих Бонхёффер. Он периодически жил с родителями, когда приезжал в Берлин. В середине марта отложенный осенний семестр в семинариях Зигурдсхофа и Кёслина закончился. Через два дня полиция закрыла их навсегда. Столкнувшись с преследованием гестапо и финансовыми проблемами, управляющий совет Исповедующей церкви был вынужден урезать жалованье Бонхёффера и перевести его на другую работу, к которой он был совершенно не готов. Он стал странствующим пастором на Балтийском побережье Восточной Пруссии и проповедовал в церквях, которые лишились священников (чаще всего из-за военного призыва). Бонхёффер опасался, что скоро то же самое произойдет и с ним. Прошение о принятии на должность военного капеллана было отклонено.
В настоящее время постоянного адреса у пастора не было. Рут фон Кляйст-Ретцов звала его пожить в своем загородном поместье, но Бонхёфферу было спокойнее у родителей в Берлине. К ним он и приехал 24 марта, проведя пасхальную службу в одной из опустевших из-за войны церквей.
В тот день на обед к Бонхёфферам пришел Ханс Остер. Посреди праздничной суеты с детьми, внуками, вкусной едой, пивом и шоколадными кроликами полковник осторожно отозвал пастора Бонхёффера в сторону. Они не очень хорошо друг друга знали, но полковник хотел поговорить о смерти и воскрешении. Применительно к военной карьере.
Погода окончательно наладилась, и Остер знал, что наступление на Западе может начаться со дня на день. Положение его было очень опасным. Он чувствовал, что должен предупредить своего голландского друга майора Гисбертуса Саса и других иностранных друзей. Но это ставило его перед страшным выбором. Если он раскроет дату наступления, это будет стоить жизни десяткам тысяч немецких солдат. Обсудить это с Канарисом или другими старшими офицерами, придерживавшимися традиционных взглядов, он не мог. Заговор против нацистского правительства — это одно. Сотрудничество с врагом, которое может стоить жизни соотечественникам, это совершенно другое: Hochverrat, высшая измена.
Но что стоит выше? Преданность стране или совесть? Верность Гитлеру или человечности? Как сказал Ханс Остер Сасу, «кто-то может сказать, что я предатель… Но я лучше тех немцев, которые покорно следуют за Гитлером»[394]. Остер был христианином, сыном священника. Выдавая совершенно секретную информацию, он считал, что поступает правильно, но все же хотел поговорить с пастором Бонхёффером, человеком, сведущим в богословии, побывавшим в разных странах Европы и даже в Америке.
Бонхёффер согласился с моральной логикой Остера и поддержал избранный им рискованный путь. Нацисты полностью изменили традиционную систему ценностей. То, что в нормальной ситуации было бы «изменой», сейчас стало проявлением истинного патриотизма. Стойте на своем, полковник. Даже христианину порой приходится браться за меч.
Наконец «Доклад Х» был готов. Все формулировки тщательно выверены — так, чтобы убедить осторожных генералов. 4 апреля генерал Георг Томас добровольно вызвался передать доклад Францу Гальдеру, который просмотрел содержание и передал документ главнокомандующему Вальтеру фон Браухичу. На следующее утро тот примчался к Гальдеру. «Вы не должны были мне это показывать, — заявил