Агент Клоп был смертельно ранен. Ричард Стивенс посмотрел на партнера и в классической британской манере сказал: «Наши ряды редеют, Бест»[377].

Сопротивление было бесполезно. Беста, Стивенса и Лемменса заковали в наручники, сунули в другую машину и увезли в Дюссельдорф, где бросили в тюрьму. На следующий день смущенного и ничего не понимающего Лемменса освободили. Беста и Стивенса перевели в штаб гестапо в Берлине. После нескольких недель допросов они назвали имена нескольких агентов разведки, но категорически отрицали знакомство с Георгом Эльзером и причастность к взрыву в «Бюргербройкеллере». Впрочем, это было не важно. Гитлер уже решил наказать их, устроив показательный суд. Поэтому он держал британских офицеров в качестве «особых заключенных» в концлагере Заксенхаузен.

Эльзер, конечно, знал о взрыве все, что можно было знать, но не сказал ничего, что хотели бы услышать в гестапо. Он во всем признался и утверждал, что действовал в одиночку. Следователи испробовали на нем все возможные приемы, чтобы заставить признаться в связях с британской разведкой. Его пытали. Генрих Гиммлер лично избивал его. Его гипнотизировали. Ему вкалывали «сыворотку правды». Но показания не менялись. Даже нацисты были поражены сделанной бомбой и еще больше его упорством. В конце концов Эльзера отправили в Заксенхаузен в качестве самого особого из особых заключенных Гитлера.

В начале октября капитан-лейтенант абвера Франц Лидиг отвез Ханса Остера к Гисбертусу Сасу, голландскому военному атташе в Берлине. Лидиг остался ждать в машине, а Остер зашел в дом. Вернувшись, полковник ничего не сказал, что было на него не похоже. В конце концов Лидиг нарушил молчание и спросил, что случилось. «Обратного пути для меня нет», — прошептал Остер. Он явно говорил с собой, а не с Лидигом[378]. Остер и Сас только что обсудили возможность немецкого вторжения в Нидерланды — даже в такие безумные времена это было настоящим предательством.

Безо всяких объяснений Остер добавил: «Гораздо проще взять пистолет и кого-то убить. Гораздо проще палить из автомата, чем сделать то, что я сделал только что». Больше он Лидигу ничего не сказал. Они ехали в молчании.

В октябре для Остера обратного пути не было. В конце ноября не осталось и пути вперед — ни для него, ни для других заговорщиков. Вторая попытка переворота провалилась. Настроение у всех было подавленное. Вильгельм Канарис решил, что ситуация совершенно безнадежна, и приказал Остеру воздерживаться от дальнейших попыток свержения Гитлера[379].

Похищение в Венло усилило тревожность в штабе абвера. Что заставило СС похищать агентов британской разведки? Что они могли рассказать гестапо про Бека, Гёрделера и других заговорщиков? Не оборвет ли теперь британское правительство любые контакты с теми, кто скажет, что представляет немецкое сопротивление?

Канарис пытался получить информацию о похищении в Венло от Гейдриха, но тот лишь сказал, что никто из абвера не затронут, зато в командовании вермахта есть «сомнительные личности». Гейдрих пообещал поделиться с Канарисом материалами по Венло, но так и не сделал этого.

Единственной хорошей новостью для заговорщиков стала ужасная осенняя погода. Наступление на Западном фронте откладывалось, планы менялись: с 12 ноября на 15 ноября… на 19 ноября… на 22 ноября… на 3 декабря… Отложенная «странная война» была лучше реальной.

Тридцатого ноября бывший посол Германии в Италии Ульрих фон Хассель, ныне работающий в Министерстве иностранных дел, пришел в абвер, к адмиралу Канарису. Хассель был одним из заговорщиков, но если он хотел узнать, что заговор все еще зреет, то пришел не по адресу. Мрачный адмирал сказал, что утратил все надежды на военный переворот[380].

После этого Хассель долго гулял по берлинскому зоопарку с главой Министерства иностранных дел Эрнстом фон Вайцзеккером, который все еще переживал тяжелую личную утрату. Один из его сыновей был убит в Польше, а другому пришлось хоронить брата на поле боя[381].

Вайцзеккер поддержал идею переворота. Но, как и Канарис, он больше не верил, что благородные генералы восстанут и свергнут Адольфа Гитлера. Хасселю он сказал, что остается лишь молиться, чтобы дожди зарядили посильнее[382].

29

Дожди и холод

После дождей начался снег. Из Арктики пришли морозы, пронизывающие до костей. Температура опустилась до −15. Дороги покрылись льдом, реки и каналы замерзли. Подвоз товаров в города замедлялся, а порой и прекращался вовсе. В Берлине по субботам ограничивали подачу горячей воды. Жителей многих домов приходилось эвакуировать, потому что не хватало угля для печей.

Воздушных налетов не было, но приказ о затемнении неуклонно соблюдался. Кромешная тьма вела к депрессии. После работы люди с трудом добирались до дома — казалось, они ослепли прямо за вечерним кофе. Они натыкались на фонарные столбы, падали в сугробы, прокладывали тропинки вокруг гигантских колонн Бранденбургских ворот.

Дитрих Бонхёффер и семинаристы Исповедующей церкви дрожали от холода в своем ветхом домике посреди леса в Зигурдсхофе. Все гадали, когда же кончится худшая зима на их памяти. «Мы сидим без угля и керосина. Пока что есть свечи, жжем их, — писал он брату, Карлу-Фридриху. — Мы совершенно отрезаны от города»[383].

Наступление на Западном фронте откладывалось до 14 января… 17 января… 20 января… Снег продолжал идти, и Гитлеру приходилось ждать весны.

«Странная война» не прекратилась полностью. Хотя на суше военные действия не велись, подводные лодки патрулировали Ла-Манш и Северное море, охотясь за британскими торговыми судами. Пилоты люфтваффе совершали разведывательные полеты. Произошло и несколько столкновений. В феврале 1940 года немецкое правительство сообщило одной несчастной матери, что ее сын, летчик, пропал без вести и, по-видимому, погиб. Вскоре она получила письмо от восьми знакомых, и все они уверяли, что ее мальчик жив. Раз в неделю на Би-би-си зачитывали списки немецких военнопленных, и знакомые той женщины услышали его имя по радио. Чудо! Радость свою женщина преодолела, но не смогла преодолеть чувство долга истинно нацистского патриота. Война есть война. Она сообщила об авторах восьми писем в полицию, их арестовали за прослушивание вражеского радио и казнили.

Вильгельм