9) Дело в том, что я изо всех сил стараюсь все продумать наперед и пытаюсь в своих действиях руководствоваться рассудком и здравым смыслом. И этот принцип нарушается, если начинаешь относиться к кому-то с пренебрежением. Истинная правда, что я порой говорил отцу: «Обдумайте все же то или иное» или «По-моему, то или иное совершенно не обосновано», но это не значит относиться к кому-то с пренебрежением. И я не стал папе врагом, высказав ему однажды всю правду, даже если в порыве гнева выразился грубо. Только это мне не помогло, и отец плохо это воспринял. Если речь идет о моих высказываниях насчет того, что мораль, пасторское богослужение и укоренившийся образ мыслей ничего для меня не значат с тех пор, как я узнал всю их подноготную, я не возьму этих слов назад, ибо я действительно так считаю. Только в спокойном состоянии я помалкиваю об этом, но все меняется, когда меня, например, заставляют пойти в церковь или признать ее важность: тогда я, естественно, отвечаю, что обо всем этом не может быть и речи.

10) Разве жизнь папы ничего не значит? Я уже объяснял, что, если слышу от кого-то: «Ты меня убиваешь», а между тем этот человек продолжает читать свою газету и спустя полминуты рассказывает о незнамо каком объявлении, я нахожу подобное выражение довольно неуместным и излишним и не обращаю на него внимания. Раз уж это высказывание или подобные ему сообщаются кому-то другому, кто на основании этого принимает меня за убийцу или даже отцеубийцу, я вынужден ответить: подобные наговоры – всего лишь фарисейство. Понимаешь? Впрочем, теперь убийца покинул дом, и, коротко говоря, я не придаю всему этому значения и даже считаю это смешным.

11) Ты пишешь: «Я тебя не понимаю». Этому я охотно верю, потому что письмо – убогий способ объяснить друг другу те или иные вещи. И на это уходит много времени, а у нас с тобой все же слишком много дел. Но мы должны отнестись друг к другу с терпением до тех пор, пока снова не увидимся и не поговорим.

12) «Напиши мне снова». Да, конечно, но вначале я должен договориться с тобой, в какой манере.

Желал бы ты, чтобы я писал тебе в своеобразном деловом стиле: сухо и осторожно, подбирая и взвешивая слова и на самом деле ни о чем?

Или тебе хотелось бы, чтобы я продолжал писать так, как делал в последнее время: делясь с тобой всем, что приходит мне в голову, не опасаясь сказать лишнего, не подрезая крыльев своим мыслям и не сдерживая их?

Последний вариант мне больше по душе, а именно: свободно писать или говорить то, что я думаю.

А пока что я закончу отвечать на твое письмо, потому что хотел бы обсудить с тобой еще рисунки и т. п. – для меня это более приятная тема. Прости меня, что я пока делаю вид, будто родителей не существует: мне было бы гораздо легче и приятнее, в первую очередь из-за финансовой стороны дела, если бы я провел эту зиму в Эттене. Если я опять начну думать и тужить об этом, то вновь впаду в меланхолию, а значит, на этом все: коротко и ясно. Сейчас я здесь и должен как-нибудь свести концы с концами. Если бы я опять начал писать об этом папе, то лишь подлил бы масла в огонь, а я не хочу больше настолько терять самообладание и поэтому направил все силы на жизнь и дела здесь. А что еще мне остается? Эттен потерян, а также Хейке, но я попытаюсь выиграть что-то взамен.

От всего сердца благодарю тебя за то, что ты послал.

Впрочем, мне не нужно объяснять тебе, что у меня довольно много хлопот. Естественно, мои расходы выше, чем в Эттене, и у меня нет и половины той энергии, с которой я хотел бы и мог бы приняться за работу, будь у меня больше средств.

Но моя мастерская обустраивается. Мне бы хотелось, чтобы ты однажды ее увидел; я повесил там все свои этюды, а ты пошли мне назад те, что у тебя остались, потому что они мне еще могут пригодиться. Пусть их невозможно продать – я и сам признаю все допущенные в них ошибки, – но в них есть нечто настоящее, потому что они выполнены с определенной страстью.

И ты знаешь, что сейчас я бьюсь над акварелями и, если они начнут получаться, их можно будет выставлять на продажу.

Но, Тео, можешь быть уверен, что, когда я впервые принес Мауве свои рисунки, выполненные чернилами, и он сказал, чтобы я попробовал уголь, мелки, кисть и растушевку, мне было чертовски сложно работать с этими новыми материалами и инструментами. Я усердствовал, но казалось, что ничего не выходит, и тогда я потерял терпение настолько, что начал топтать кусочек угля, полностью и совершенно упав духом. И все же некоторое время спустя я отослал тебе рисунки, выполненные мелом, углем и кистью, и возвратился к Мауве с целой пачкой таких же, относительно которых у него – и у тебя тоже, – естественно, были замечания, и по праву, тем не менее это был шаг вперед.

Сейчас у меня похожее время борьбы и разочарования, усидчивости и нетерпеливости, надежды и отчаяния. Но я должен бороться, и, как бы то ни было, спустя некоторое время я научусь писать акварели.

Если бы это было так легко, то не было бы так увлекательно. И с живописью совершенно то же самое. При этом погода стоит ненастная, и этой зимой я выбирался из дому только по необходимости. И все же в моей жизни присутствует радость, и в первую очередь невыразимо прекрасно, что у меня есть собственная мастерская. Когда ты заедешь ко мне на чай или кофе? Вскоре, я надеюсь. В случае необходимости ты можешь остаться у меня ночевать, будет отлично и весело. У меня даже есть цветы, а также несколько ящиков с цветочными луковицами. К тому же я обзавелся еще одним украшением для своей мастерской: удивительно дешево приобрел великолепные гравюры на дереве из «Graphic», некоторые из которых выполнены не по трафарету, а непосредственно с досок. Именно то, о чем я мечтал много лет.

Рисунки Херкомера, Фрэнка Холла, Уокера и остальных. Я купил их у Блока, еврейского торговца книгами, отобрав лучшие из тех, что можно было найти в огромной стопке «Graphic» и «London News» за 5 гульденов. Среди них есть превосходные вещи, в том числе «Бездомные» Филдса (бедняки в ожидании у ночлежки), две большие и много маленьких работ Херкомера, «Ирландские эмигранты» Фрэнка Холла, «Старые ворота» Уокера и, что важнее всего, «Школа для девочек» Фрэнка Холла, а также тот большой Херкомер – «Инвалиды».

Короче говоря, как раз то, что мне нужно.

У меня дома есть прекрасные, излучающие некое спокойствие работы, потому что, старина, пусть я еще далек от того, чтобы создавать такие же великолепные вещи, у меня на стене все же висят несколько этюдов с изображением старых крестьян и т. п., которые доказывают, что мой интерес к этим художникам – не праздный, что я тружусь и тоже стремлюсь создать нечто реалистичное, наполненное чувством. У меня есть 12 фигур землекопов и людей, работающих на картофельном поле, и я раздумываю о том, не выйдет ли что-нибудь из них; в твоем распоряжении тоже имеются некоторые из них, в том числе мужчина, собирающий картофелины в мешок. Короче говоря, я еще не знаю, что именно, но рано или поздно я должен нарисовать что-нибудь, потому что этим летом многое повидал, и здесь, в дюнах, я мог бы написать этюд, изобразив землю и небо и просто добавив фигуры. Я не придаю большого значения этим наброскам и, разумеется, надеюсь выполнить их по-иному, удачнее, но брабантские типажи имеют характерные особенности, и кто знает, нельзя ли их еще как-нибудь использовать. Если среди них найдутся те, которые ты захочешь оставить, не отказывай себе в этом, но те, которые тебе не по вкусу, я бы очень хотел получить назад. Работая над новой моделью, я сразу буду учитывать ошибки в пропорциях на летних этюдах, и, таким образом, они мне будут все еще полезны. Твое письмо шло очень долго (из-за того что его сначала доставили к Мауве, до меня оно добралось еще позже), поэтому мне пришлось обратиться к господину