Каждому приходится однажды начинать самостоятельную жизнь, и хотя изначально я не хотел быть ничьим должником, поразмыслив, я решил, что так лучше.

План заключается в том, что я буду регулярно писать с натуры. Это дорого, но все же это самый выгодный вариант.

Со временем я разочаровался в де Боке: он несколько слабохарактерен и быстро теряет самообладание, если ему указывают на то, что на самом деле является азами. Он хорошо чувствует пейзаж, и порой де Боку даже удается придать ему некий шарм (я имею в виду и то масштабное полотно, над которым он работает сейчас), но я не нахожу, за что можно зацепиться. Он слишком неопределенный и торопливый – du coton filé trop fin[100]. Его картины – это тень впечатлений, и эти впечатления, по моему мнению, едва ли заслуживают столь частого повторения.

Я не буду очень уж тесно общаться с художниками. Мауве мне всегда представлялся более толковым и основательным, чем остальные. А чего еще мне желать? Тео, отныне я должен чуть лучше одеваться. Я понял, в каком направлении нужно двигаться, и открыто заявляю, что не буду избегать общения с людьми, но и вплотную следовать за ними – тоже. М. и Йет кланяются тебе, до свидания, у меня еще куча дел, верь мне,

твой Винсент

199 (169). Тео Ван Гогу. Гаага, воскресенье, 8 января, или понедельник, 9 января 1882

Не думай, что я возвращаю тебе твое письмо, желая оскорбить, просто я полагаю, что это лучший способ подробно ответить на него. А если у тебя не будет под рукой твоего письма, ты не сможешь до конца разобраться, что я имею в виду, поэтому цифры подскажут тебе путь. У меня очень мало времени, сегодня ко мне должна прийти натурщица.

Из-за недостатка времени я не нашел лучшего способа, чем ответить на твое письмо вот так, пункт за пунктом, по порядку.

1) Это не я так «задумал», – наоборот, когда папа был здесь, то Мауве, папа и я сошлись на том, что мне нужно снять мастерскую в Эттене, провести там зиму, а весной вернуться в Гаагу. Потому что в Эттене было проще найти моделей, моя работа там наладилась и я уже начал делать успехи.

Тогда же я хотел продлить свое пребывание в Гааге, раз я уже все равно был там, но я также твердо решил, что буду продолжать делать этюды с брабантскими крестьянами. И когда мои планы были нарушены, в то время как я уже проконсультировался с М. и начал с ним переписку по поводу одной мастерской (склада, в котором нужно было кое-что подремонтировать), то я не смог сдержать своего гнева.

Помнишь письмо, где я в общих словах рассказал о своем намерении работать и дальше над этими этюдами? Я имею в виду то письмо, где я попросил тебя в убедительных выражениях донести до родителей, что работа в Эттене для меня исключительно важна и т. д. Я помню, какой оборот я использовал: «Будет ужасно из-за каприза папы отказаться от работы, в которой я уже делаю успехи и которой я посвятил месяцы». Сам подумай: несмотря на помощь Мауве, здесь я нахожусь в более затруднительном финансовом положении, чем дома, и правда не знаю, как мне с этим справиться.

2) Фраза о том, что я задумал сделать жизнь родителей невыносимой, на самом деле принадлежит не тебе, она известна мне издавна, это одно из лицемерных изречений самого папы, и я говорил ему, а также маме, что воспринимаю это именно как проявление лицемерия и что это совсем на меня не действует.

Папа регулярно использует подобные выражения, когда слышит нечто такое, на что не знает, как реагировать, в том числе он говорит: «Ты меня убиваешь», а сам сидит, спокойно читает газету и курит свою трубку. Так что подобные высказывания я считаю тем, чем они и являются.

Или еще: папа привык, что, когда он в гневе, его все побаиваются, поэтому его удивляет, если кто-то не тушуется перед ним.

Отец чрезвычайно раздражителен, вспыльчив и своенравен с домашними, он привык, что все идет так, как он хочет. И в «нормы и правила этого дома», под которые я должен подстраиваться, зачисляется буквально все, что ему заблагорассудится.

3) «Воевать с пожилым человеком нетрудно и т. д.». Из-за папиного почтенного возраста я сотни раз щадил его и сносил почти невыносимые вещи. И в этот раз я не воевал, а просто сказал «довольно!», и, так как голос рассудка и здравомыслия не был услышан, мне пришлось высказать это, не подбирая выражений, и очень хорошо, что папа услышал из первых уст то, что думают остальные.

4) По поводу того, что это не скоро исправится. Ради приличия и желая уладить дело, я еще раз написал папе о том, что арендовал мастерскую, пожелал им счастливого Нового года и выразил надежду, что в этом году между нами не будет подобных и иных ссор. Я больше ничего не стану делать, я больше ничего не должен делать. Будь это единственная сцена подобного рода, все было бы иначе, но ей предшествовали другие, во время которых я более сдержанно, но все же решительно говорил многое из того, что Его Сиятельство систематически не принимал всерьез. Поэтому в уравновешенном состоянии мое мнение относительно тех вещей, о которых я говорил в гневе, не меняется, только я дипломатично помалкиваю о них, а если говорю, то выражаюсь иначе. Но в тот раз, когда я вспылил, деликатность покинула меня и я наконец высказался. Я не прошу меня извинить и, пока родители ведут себя подобным образом, не откажусь от своих слов. Если в будущем они станут более человечными, сочувствующими и справедливыми, я охотно возьму все слова назад. Но я сомневаюсь, что это когда-нибудь произойдет.

5) Относительно того, что жизнь папы и мамы становится невыносимой, когда происходят ссоры и т. д. Раз это так, зачем они создают пустыню вокруг себя и обеспечивают себе скверную старость, хотя она могла быть славной и полной довольства? Но все же что касается выражений «я не стану это терпеть», «это меня убивает», «несчастная моя жизнь» – я больше не придаю им значения, это просто позерство. И если они не изменятся, то, боюсь, как я уже сказал, их ожидает много несчастных и одиноких дней.

6) По поводу того, что я об этом пожалею и т. д. До того как все зашло настолько далеко, я о многом сожалел и горевал, переживал, что отношения между родителями и мной стали такими сложными. Но теперь, когда дело приняло такой серьезный оборот, быть по сему, и сейчас, по правде говоря, я испытываю уже не сожаление, а невольное чувство облегчения. Если позднее я пойму, что поступил неверно, то да, естественно, я пожалею об этом, но я все еще не считаю, что мог бы поступить иначе. Если мне твердо указывают: «Покинь мой дом как можно быстрее, и лучше, если это произойдет в течение получаса, а не часа», то, дружище, не пройдет и пятнадцати минут, как я уйду и больше не вернусь. Это, пожалуй, слишком сурово. Я бы не ушел по собственной воле, потому что не желаю быть обузой в смысле денег тебе или другим, ты это понимаешь, тем более что не с моей, а с их стороны прозвучало: «Уходи», – ну что ж, мне ясно указали путь.

7) Что касается Мауве: да, конечно, я очень его люблю и сопереживаю ему, я обожаю его работы и почитаю за счастье возможность чему-то научиться у него, но, как и сам Мауве, я не могу заключать себя в рамки или придерживаться одного направления, и наряду с Мауве и его творчеством я ценю и других [художников], которые весьма от него отличаются и работают в иной манере. Что касается меня самого и моих картин, то, может быть, они в чем-то похожи друг на друга, но между ними явно есть и серьезные отличия. Если я люблю кого-то или что-то, то от чистого сердца и порой со страстью и пылом, но все же я далек от того, чтобы постоянно идеализировать отдельных личностей и ни во что не ставить остальных.

8) Свободомыслие – вообще-то, я не выношу этого слова, хотя и вынужден время от времени использовать