Шрифт:
Закладка:
Это краткое резюме моих трудов, но работа руками и головой – еще не вся жизнь.
Меня пронизывал холод, до мозга костей, до глубины души, когда я думал о той воображаемой или реальной церковной стене. И я сказал себе, что не стану поддаваться тому роковому чувству. Тогда мне подумалось, что я хотел бы быть с женщиной, что я не могу жить без любви, без женщины. Я бы и гроша ломаного не дал за жизнь, в которой нет чего-то бесконечного, чего-то глубокого, чего-то настоящего. «Однако, – ответил я себе, – ты говоришь: „Только она, и никакая иная“, а сам хочешь идти к другой? Это же безрассудно, это против всякой логики». И мой ответ на это был: «Кто здесь хозяин – я или логика? Логика существует для меня или я для логики? И разве нет доли благоразумия и здравомыслия в моем неблагоразумии или в моем безрассудстве?» Правильно я поступаю или нет, я не могу иначе, эта проклятая стена слишком холодна для меня, мне нужна женщина, я не могу, не желаю и не буду жить без любви. Я всего лишь человек, и человек со страстями, я должен найти женщину, или я замерзну, окаменею и буду сломлен. Я много боролся сам с собой, и в этой битве перевес оказался на стороне некоторых вещей, относящихся к физиологии и здоровью, в которые я верю и о которых кое-что знаю благодаря собственному горькому опыту. Долгая жизнь без женщины не может пройти без последствий. И я не думаю, что тот, кого одни называют Богом, а другие – высшим существом или природой, безрассуден и безжалостен, и, одним словом, я пришел к выводу: надо попробовать, не смогу ли я познакомиться с женщиной. И, о Боже, мне не пришлось очень долго искать. Я нашел женщину, далеко не молодую, далеко не красавицу, если позволишь, ничем не примечательную. Однако тебе, возможно, будет любопытно. Она была довольно высокого роста и крепкого телосложения, у нее были не дамские ручки, как у К. Ф., а руки женщины, которая много трудится. Однако она не была грубой или вульгарной, в ней таилось что-то очень женственное. В ней было что-то от забавного образа с картин Шардена, Фрера или, быть может, Яна Стена. В общем, та, кого французы называют «une ouvrière»[92]. По ней было видно, что она многое пережила и что жизнь оставила на ней свой след. О нет, в ней не было ничего примечательного, ничего особенного, ничего необычного.
«Toute, à tout âge, si elle aime et si elle est bonne, peut donner à l’homme non l’infini du moment mais le moment de l’infini»[93].
Тео, я нахожу безгранично очаровательным нечто увядающее, на чем жизнь оставила свой отпечаток. Ах! Я нахожу ее очаровательной, я увидел в ней нечто от Фейен-Перрена, от Перуджино. Видишь, я не так уж невинен, как желторотый юнец или, точнее сказать, как малыш в колыбели. Со мной такое не впервые: я не могу сопротивляться чувству симпатии, именно симпатии и любви к женщинам, которых пасторы так презирают, проклинают и осуждают с высоты своей кафедры. Я их не проклинаю, я их не осуждаю, я их не презираю. Видишь ли, мне почти тридцать лет, и ты думаешь, что я никогда не испытывал потребности в любви?
К. Ф. старше меня, у нее в прошлом тоже была любовь, но именно поэтому она так мила мне. Она не невинна, но и я тоже. Раз она хочет жить прошлой любовью и ничего не хочет знать о новой – это ее дело, и пока она держится за это и избегает меня, я не могу в угоду ей задушить свою жизненную энергию и душевные силы. Нет, я этого не хочу, я люблю ее, но не хочу окоченеть и онеметь душой ей в угоду. А побуждающее воздействие, искрящийся огонь, в котором мы нуждаемся, – это любовь, и не обязательно духовная любовь.
Эта женщина меня не обманула – о, тот, кто считает всех этих девушек мошенницами, очень ошибается и мало что понимает.
Она была добра ко мне, очень добра, ужасно хороша, очень ласкова. В чем это выражалось, я не поведаю даже своему брату Тео, потому что подозреваю, что мой брат Тео и сам испытывал нечто подобное. Tant mieux pour lui[94].
Много ли мы с ней потратили? Нет, потому что у меня не было много [денег], и я сказал ей: «Послушай, мы с тобой не должны напиваться, чтобы чувствовать друг друга, положи в свой карман то, без чего я смогу обойтись». И мне хотелось бы, чтобы я мог обойтись без еще большей суммы, ибо это того стоило.
И мы говорили обо всем: о ее жизни, ее заботах, ее невзгодах, ее здоровье, и у меня с ней получился более содержательный разговор, чем, например, с моим двоюродным братом Яном Стрикером – ученым профессором.
Я рассказываю все это тебе в надежде на то, что ты поймешь: я не собираюсь быть бессмысленно-сентиментальным, несмотря на испытываемые мной чувства. Я в любом случае желаю сберечь немного жизненного тепла и сохранить свой дух ясным, а тело – здоровым ради работы. И мое понимание любви к К. Ф. сводится к тому, что я не собираюсь даже из-за нее приступать к работе в состоянии меланхолии или терять душевное равновесие.
Ты должен это понять, ты, который в своем письме затронул тему здоровья. Ты написал, что некоторое время назад был не вполне здоров: очень хорошо, что ты идешь на поправку.
Священнослужители называют нас грешниками, в беззаконии зачатыми и во грехе рожденными. Ба! Что за чертов бред! Разве грешно любить, испытывать потребность в любви, не хотеть без нее жить? Я считаю, что жить без любви – греховно и безнравственно. Если я о чем и сожалею, так это о том, что в прошлом, увлекшись духовными и философскими идеями, на какое-то время слишком сильно замкнулся в себе. Постепенно я сумел выйти из этого состояния. Когда утром ты просыпаешься не один и видишь в рассветных сумерках ближнего своего, это делает мир более приятным. Гораздо более приятным, чем назидательные дневники и побеленные церковные стены, которые так любят пасторы. Ее комнатка была скромной и незамысловатой: обои без рисунка придавали жилищу серый, спокойный тон, и все же оно было уютным, как на картинах Шардена: палас на деревянном полу, кусок старого темно-красного ковра, обычная кухонная печка, комод, большая простая кровать – в общем, обстановка настоящей ouvrière. На следующий день ей предстояла стирка. Это было то, что нужно: в фиолетовой кофте и черной юбке она была такой же привлекательной, как и в коричневом или в серо-красном платье. И она уже немолода, может быть, она ровесница К. Ф., у нее был ребенок, да, жизнь оставила на ней свой отпечаток, и молодость ее уже прошла. Прошла? Il n’y a point de vieille femme[95]. Ах, она сильна и здорова, но все же не груба, не вульгарна. Могут ли те, кто придает большое значение изысканности, понять, в чем она заключается? О боже! Порой люди ищут нечто высокое в небесных чертогах, а порой на дне морском – так случалось временами и со мной, – в то время как оно находится рядом.
Я рад, что сделал то, что сделал, так как, по-моему, ничто в мире не должно отвлекать меня от работы или портить мне настроение.
Когда я думаю о К. Ф., то все еще повторяю: «Она, и никакая другая», и мои мысли насчет того, чтобы «пока поискать другую девушку», с лета не изменились. Но я не вчера начал испытывать симпатию к тем женщинам, которых осуждают, презирают и проклинают священники: я их люблю несколько дольше, чем даже Кее Фос. Я много раз бродил по улицам один как перст, в тоске, полубольной и неприкаянный, без гроша в кармане, и тогда я смотрел им вслед и завидовал тем, кто мог пойти с ними, и испытывал такое чувство, будто эти бедные девушки – мои сестры в том, что касается обстоятельств и жизненного опыта. И видишь ли, это чувство засело во мне
