Терстеху, и тот ссудил мне 25 гульденов, пока я ждал твоего письма. Может быть, мне стоит с твоего ведома или тебе с моего ведома достичь определенных договоренностей с господином Т. Ибо ты понимаешь, Тео, что я должен как можно более точно знать, какого распорядка мне придерживаться, должен заранее рассчитывать и понимать, могу ли я что-то предпринять или нет. Так что ты меня очень порадуешь, если мы с тобой точно условимся, и надеюсь, что вскоре ты мне об этом сообщишь.

Мауве пообещал порекомендовать меня в качестве внеочередного члена в Пульхри, чтобы я смог там два вечера в неделю рисовать с моделей и общаться со многими художниками. Тогда в будущем я очень быстро приобрету статус рядового члена. А теперь, старина, спасибо за присланное – и верь мне, жму руку,

твой Винсент

203 (173). Тео Ван Гогу. Гаага, четверг, 26 января 1882

Схенквег 138, четверг

Дорогой Тео,

я получил твое письмо и приложенные к нему 100 франков и от всей души благодарю за присланное. То, чего я опасался, когда писал тебе в последний раз, со мной действительно произошло, а именно: я заболел и почти три дня непрерывно пролежал в постели с лихорадкой и нервным возбуждением, что временами сопровождалось то головной, то зубной болью. Мое состояние было плачевным, и оно явилось следствием переутомления. Мауве побывал у меня, и мы с ним вновь условились сохранять присутствие духа, несмотря ни на что.

Однако я испытываю к себе огромное отвращение, так как не могу делать то, что мне хочется: в такие минуты появляется ощущение, будто ты, связанный по рукам и ногам, лежишь в глубокой темной яме, бессильный что-либо сделать. Сейчас мне уже лучше, настолько, что вчера вечером я поднялся с постели и начал кое-что делать, приводя в порядок то одно, то другое; а сегодня утром, когда по собственному желанию пришла натурщица, хотя я ее почти не ждал, я при помощи Мауве выбрал для нее позу и попробовал немного порисовать, однако у меня ничего не получилось, и вечером я чувствовал себя слабым и жалким. Но если в следующие несколько дней я буду соблюдать покой, то болезнь отступит надолго, и, если я буду осторожен, не придется опасаться, что это вскоре повторится. Мне очень жаль, что тебе тоже нездоровится. Прошлой зимой в Брюсселе я принимал ванны так часто, как только мог себе позволить: я ходил в бани два-три раза в неделю и чувствовал себя хорошо, и здесь я собираюсь делать то же самое. Я не сомневаюсь, что тебе это также очень поможет, если будешь регулярно их посещать, потому что благодаря этому человек приобретает то, что здесь называют «сиянием», а именно: поры открываются, кожа может дышать и не ссыхаться, как это чаще всего бывает зимой.

Скажу тебе откровенно: я твердо считаю, что ты не должен стесняться время от времени посещать какую-нибудь девушку, если знаешь такую, которой можешь доверять и которая тебе нравится, а таких на самом деле много. Ведь тот, чья жизнь наполнена постоянным трудом, должен непременно оставаться нормальным и сохранять бодрое настроение.

Не стоит заходить слишком далеко и распутствовать, но у природы есть непреложные законы, бороться с которыми губительно. Короче говоря, ты сам знаешь об этом все, что тебе следует знать.

Было бы славно, если бы и ты, и я были женаты, но ничего не поделаешь.

Посылаю тебе маленький набросок, но не думай, что остальные такие же: он довольно тонко прорисован и наскоро подцвечен, но с большими это выходит не всегда, вернее, очень редко.

И все же это, может быть, станет доказательством того, что дело не безнадежно и что у меня начинает немного получаться.

Когда Мауве был здесь в последний раз, он спросил, не нуждаюсь ли я в деньгах. Я тогда смог сохранить невозмутимый вид, да и дела идут лучше, но ты видишь, что в случае необходимости он тоже сможет чем-то помочь.

Так что, хотя еще предстоят немалые хлопоты, я надеюсь, что мы выкарабкаемся. В особенности если господин Терстех окажет любезность и даст мне небольшую ссуду в случае острой необходимости – если тебе это не доставит неудобств.

Ты пишешь о красивых обещаниях. Со мной примерно так же. Мауве уверяет, что все будет хорошо, но это не отменяет того, что мои акварели все еще не очень подходят для продажи. Ладно, во мне самом тоже живет надежда, и я буду усердно трудиться, но порой чувствуешь безысходность, когда пытаешься добавить лишь немного светлого тона, а в результате [краска] ложится слишком толстым слоем. Есть от чего впасть в отчаяние, это совсем не маленькая проблема. А эксперименты или опыты с акварелями обходятся недешево: требуются бумага, краски, кисточки, модели, время и все остальное.

Но я также верю, что меньше всего затрат будет, если продолжать, не теряя времени.

Ведь нужно пережить эту сложную пору. Сейчас я должен перестать делать то, чему научился самостоятельно, и посмотреть на вещи с иной стороны. Прежде чем я смогу ясно воспринимать пропорции, придется приложить немало усилий.

Мне не всегда легко ладить с Мауве, как и ему со мной, потому что, как я полагаю, мы одинаково нервозны, и он прилагает определенные усилия, давая мне указания, а я – неменьшие, пытаясь понять их и применить на практике.

Но я полагаю, что мы уже понимаем друг друга лучше, и наши отношения превращаются во что-то более глубокое, чем поверхностная симпатия. Он очень занят, пишет большое полотно, которое ранее предназначалось для Салона; оно будет великолепным. И еще он работает над зимним пейзажем и несколькими прекрасными рисунками.

Полагаю, в каждой картине и в каждом рисунке он воспроизводит небольшую часть своей жизни. Порой он устает как собака, и в последний раз он сказал: «Я от этого не становлюсь сильнее», и если бы кто-то увидел его в ту минуту, то долго не забыл бы выражения его лица.

Когда мои работы получаются тяжеловесными, с жирными мазками, грязными, темными, безжизненными, Мауве говорит мне в утешение: «Если бы ты уже сейчас работал тонко, в этом присутствовало бы некое изящество, но, вероятно, позднее ты начал бы класть краску более толстым слоем. А сейчас ты прилагаешь усилия, и картины получаются тяжеловесными, но в будущем ты сможешь работать быстро и изящно». Если так случится, я буду не против. И ты уже видишь это на примере данной миниатюры, сделанной за четверть часа; однако после того, как я выполнил ее в более крупном формате, она стала слишком тяжеловесной. И именно потому, что ранее я потратил очень много усилий на большую картину, я смог быстро нарисовать натурщицу на малюсеньком клочке, оставшемся от листа ватмана, когда она случайно приняла такую же позу.

Та натурщица – красивая девушка, – по-моему, позирует в основном Артцу, но она берет по дальдеру[101] в день, а это для меня сейчас слишком дорого. Так что я продолжу работать со своей старой каргой.

Полагаю, выйдет ли рисунок удачным или нет, зависит от твоего состояния и настроения. И поэтому я делаю все возможное, чтобы сохранять ясность ума и хорошее расположение духа. Но все же иногда, как сейчас, меня одолевает какой-нибудь недуг, и все летит в тартарары.

Но и в этом случае лучшее средство – продолжать работать, потому что и Мауве, и Израэльс, и многие другие, кто служит мне примером, умеют извлекать пользу из всех состояний.

Как бы то ни было, у меня сохранилась надежда на то, что, как только я вновь буду в полном порядке, дела пойдут лучше, чем сейчас. Если нужно будет некоторое время отдохнуть, я так и сделаю, но, вероятно, все скоро пройдет.

Тем не менее, подводя итог, я не таков, каким был год или около того назад: раньше не бывало такого, чтобы я проводил целый день в постели, а теперь у меня не получается избежать этого даже из-за пустяка.

Короче говоря, моя юность прошла: я не имею в виду желание жить или энергию, а время, когда мы не чувствуем, что живем – и живем беззаботно. Я бы сказал, что тем лучше, в конце концов, сейчас всё лучше, чем тогда. Держись, дружище, это довольно