— А нападение на особу королевской крови приравнивается к государственной измене, — закончила за него Алана. — И тот, чья вина будет доказана, — продолжила она, прикрыв веки, — подлежит лишению всех земель, титулов, достоинств. И жизни.

Несколько мгновений лицо ее оставалось неподвижным, а потом пальцы, сминавшие лепестки золотой розы, разжались.

— Это хороший план. Если барон приедет.

Ее голос звучал спокойно, но очень уж тихо.

И Дарьен почти спросил почему, но вовремя вспомнил, мысленно обругал себя первейшим из болванов и придвинулся ближе.

— Приедет, — уверенно кивнул он. — Барон не первый месяц добивается приглашения ко двору. А Ленард пообещал ему обещал личную аудиенцию.

— Ваш кузен…

Пауза. И взгляд прямой и быстрый, как удар осадным тараном.

— Ваш кузен называл его другом.

— У Ленарда, — Дарьен криво улыбнулся, разгадав невысказанный вопрос в ее глазах, — нет друзей.

А кузен был зол. По настоящему зол, несмотря на все попытки держать светскую личину, которую он обычно показывал миру. Не оправдывался, но судя по тону, непривычно простым словам и яростному стуку трости о ни в чем не повинный камень, спускаясь в подвал Ленард не ожидал найти Алану в таком состоянии.

— Он услышал крики барона, когда того заносили в покои, — не то, чтобы Дарьену хотелось возвысить кузена в ее глазах, но им предстояло путешествие в одной карете. — Барон не сказал ему о причинах нападения, как и о приказе задержать вас силой. Ленард…

Дарьен замолчал, перебирая и отбрасывая один аргумент за другим. Просьбы об осторожности застревали в горле. Прощение — вот единственное, о чем он, после всего, имеет право просить эту маленькую отважную женщину. Взять ее за руки и, отогревая смуглые пальцы, успокоить, пообещать защиту и безопасность. Сказать, что все будет хорошо и никто больше не причинит ей вреда.

Вот только разве вправе он давать такие обещания?

Алана молчала, и Дарьен чувствовал на себе ее внимательный и отчего-то мягкий взгляд, словно кто-то водил по напряженным до боли щекам тонкой кистью из беличьего волоса. Он кашлянул, поскреб ставшую внезапно слишком тесной куртку и со вздохом облегчения рванул из-за пазухи сложенный лист бумаги.

— Вот, Ленард убедил барона отказаться от обвинений.

Он подался вперед, чтобы Алане не пришлось наклоняться, и пока она читала и перечитывала признание барона Мален, рассматривал лицо, которое, только подумать, когда-то казалось ему слишком простым.

— Был пьян, споткнулся, упал на оброненный слугой нож?

В ее голосе звучало недоверчивое удивление, но тревожная морщинка меж бровей исчезла.

— Знаю, — Дарьен понял, что почти улыбается, — звучит так себе, но бумага гербовая, почерк барона и печать… Вы из-за обета оставили его в живых?

— Не только, — Алана еще раз пробежала глазами по нервным строкам, аккуратно свернула документ и спрятала в рукав рубашки, — был риск, что кто-то из слуг видел меня или принцессу. Да и смерть барона задержала бы нас еще больше, а по контракту…

— Алана, — он все же взял ее за руку. И рука эта тонкая прохладная, способная рождать удивительные мелодии, подделывать письма, облегчать страдания или дарить смерть, легла в ладонь Дарьена, как клинок в идеально подогнанные ножны, — если вы еще раз помянете этот демонов контракт, я…

Он замолчал, на миг потерявшись в полуночной глубине ее взгляда.

— Вы? — переспросила она с истинно кошачьим прищуром.

— Я дуну вам в ухо, — строго, насколько хватило сил, закончил Дарьен.

Алана моргнула. Раз. И другой. Прыснула и тут же, зажмурившись, прижала к груди свободную руку.

— Семь демонов Дзигоку, простите, Алана. Я… Сейчас нужно как можно скорее увезти вас и Эльгу из этого треклятого места. Я знаю, в вашем состоянии…

— Вы правы, — кивнула она, — в том, что хотите увезти сестру и в том, что согласились ехать с маркизом. Сейчас это, возможно, единственно верное решение. И я признательна за вашу, — Алана запнулась, опуская взгляд, — заботу, Дарьен. Несмотря на то, что я… не справилась.

Последние слова она произнесла очень тихо и на миг Дарьену показалось, что он ослышался.

— Не спра… — начал он слишком громко, но осекся, и, тряхнув головой от распирающей досады и злости на себя, сказал: — Это я не справился. А вы спасли Эльгу.

— Я должна была успеть раньше.

— А должен был пойти вместе с вами.

Уж кто кто, а Дарьен умел быть упрямым.

— Вам не за что себя винить. Иногда, — он вдохнул удушливую вонь гребного отсека «Мести королевы Меб», — просто случаются плохие дни. И никто в этом не виноват. И главное, — Дарьен посмотрел в расширившиеся от удивления глаза Аланы, — от мыслей, что можно было бы изменить, становится только хуже.

— Плохие дни? — прочел он по ее дрожащим губам.

— Препаршивейшие я бы сказал. Знаете, мастер говорил, что вина — это клинок, который мы куем против себя. И что только безумцы полагают себя всемогущими. Хочется верить, — он улыбнулся и взял ее за вторую руку, — что мы с вами еще в своем уме.

Лицо Аланы дрогнуло, словно треснула деревянная, искусно разукрашенная маска, из-под которой поступило что-то близкое, знакомое. Но прежде чем Дарьен смог узнать. Понять. Вспомнить. Со стороны утопающей в тенях кровати донесся шорох, а следом за ним строгое:

— Дарьен?

Глава 23

Даже самый придирчивый критик не назвал бы наш ранний отъезд бегством. Скорее прихотью, на которую благороднейшие из детей Всеотца имеют священное право. И пока маркиз Ривеллен, сияя шитым по последней столичной моде кафтаном небесно-голубого кайсанского шелка, изволил вкушать с хозяином дома ранний завтрак, а строгая, будто статуя святой Интруны, сестра Мария-Луиза и почти все слуги семьи Мален молиться в замковой часовне, Дарьен занес в карету все еще одурманенную сонным зельем Эльгу. Несколько мгновений и перешептываний спустя он выпрыгнул, аккуратно подсадил меня в экипаж и нехотя, как мне показалось, отпустил мою руку.

— Кодр будет за дверью, — сказал он, жестом подзывая ветерана.

Я сжала кулак в тщетной попытке удержать эхо его прикосновения, кивнула и почти опустилась на расшитую подушку, когда за спиной раздался слабый голос принцессы:

— Дар?

— Все хорошо, белек, — Дарьен запрыгнул на подножку и внезапно оказался слишком, непозволительно близко. — Я скоро вернусь, а пока с тобой побудет Алана. Хорошо?

Я отпрянула назад, давая ему дорогу. Ведь попроси Эльга остаться, он не откажет (а кто бы отказал?). Но не было ни протеста, ни слез, ни капризно поджатых губ. Эльга лишь выдохнула едва слышное: «Хорошо», — и затихла на сиденье винного бархата.

А Дарьен, очевидно, приняв мою заминку за вызванное болью затруднение, вновь поднялся в