— Этот знак, — Дарьен обвел взглядом притихших слуг, опасаясь, что еще миг и он просто ударит, сбрасывая бурлящее, точно переполненная дождями горная река, раздражение. А с ним злость и гнилостное чувство вины. — Этот знак дает мне право рассматривать прошения и вершить королевский суд. Как зовут?

Он тяжело посмотрел на подрастерявшего боевой задор парня.

— А тебе зачем? — спросил тот, делая шаг назад. К столу, за которым, как он, похоже, надеялся, сидели его товарищи.

— Этого? — седой мужчина проследил за взглядом Дарьена и ответил прежде, чем молодчик успел открыть рот. — Гастоном кличут.

Заступаться, значит, не будут. Что ж, тем проще.

— Сегодня Гастон из замка Мален совершил преступное нападение на послушницу ордена святой Интруны.

Звякнула о пол оловянная кружка, а упустившая ее женщина поспешно сотворила Знак Всеотца.

— Не было такого, — молодчик задрал подбородок с зачатками бороды, — сама она упала. Правда, ж, парни, — он повернулся к столу, и трое сидевших за ним молодых мужчин вздрогнули.

А Дарьену стоило труда, не спросить и с этих тоже. За каждый ее хриплый вдох, за подрагивавшие от боли веки и багровые пятна на смуглой коже. За то, что смотрели и не вмешались вовремя.

— По закону, — Дарьен смотрел на них, как смотрел на тела пиратов из команды «Мести королевы Меб», — совершивший это злодеяние должен предстать перед церковным судом. И, если возникнут сомнения в его виновности, подвергнутся испытанию огнем и верой.

Шепот стал громче, а лица тех троих — белее творога.

Боятся. Хорошо.

А вот обвиняемый, похоже, еще не осознал какой опасности подверг свое тело и душу.

— Но аббатиса Карнальской обители попросила меня наказать преступника.

Во взгляде, которым Гастон обвел хмурые лица, наконец-то забрезжило отчаяние. И пожелай Дарьен, эти мужчины и женщины сами притащат веревку, да еще и покажут балку понадежнее. А барон Мален после разговора с кузеном наверняка не потребует компенсации за жизнь чересчур исполнительного слуги.

Вот только права Алана, нельзя заставлять других платить за свои ошибки.

— Именем короля Хильдерика я признаю Гастона из замка Мален…

— Мне приказали! — крикнул Гастон.

И вдруг бухнулся на колени и пополз. Он полз, сгребая грязную солому, пока не ткнулся лбом в пропыленные сапоги Дарьена.

— Хозяин приказали! Пощадите, господин. Мне приказали…

Дарьен вдохнул, чувствуя, как отзывается тренированное тело, потянул завязки кошеля, достал из него десять серебряных монет, стряхнул поскуливающего молодчика, быстро подошел к столу и один за другим положил на него блестящие кругляши с четким профилем Хильдерика.

— Я признаю Гастона из замка Мален, потерпевшим. И, — чтобы перекрыть удивленные вскрики и перешептывания, пришлось повысить голос, — как виновный в нанесении вреда здоровью, выплачиваю, согласно кодексу Хьяльмара, Гастону из замка Мален пять серебряных монет.

Скулеж под ногами, и без того поутихший, смолк.

— И еще пять, — быстро, чтобы поскорее покончить с этим, сказал Дарьен, — я выплачиваю хозяину Гастона, Коннару барону Мален.

В удивленной тишине, что заполнила замковую кухню, хруст ломаемой кости и сопровождавшие его крики прозвучали особенно громко.

— Помогите ему, — сказал Дарьен.

Он отпустил парня, который выл от боли, баюкая уже бесполезную правую руку, быстро подхватил со стола интендантскую бляху и, не оглядываясь на поднявшуюся за спиной суету, вышел из кухни.

Замок не спал, растревоженный сперва хозяйскими воплями, а после — внезапным отъездом щедрого, а оттого особенно дорогого гостя. Дарьена всегда раздражало умение Ленарда поднимать столько шума вокруг своей особы, но сейчас эта суета оказалась на руку. Да и предложенный кузеном план оказался хорош. Хотя Дарьен предпочел бы просто вызвать барона на поединок. Но, нельзя, демоны сожри эту сволочь. Сейчас нельзя. И от мысли, что тот, пусть недолго, но останется безнаказанным, во рту было мерзко, словно кто-то затолкал туда тухлую рыбью голову. В десятый раз перебирая в уме законы, эдикты и подзаконные акты — должна же быть лазейка, которая позволила бы разобраться с бароном немедленно, — Дарьен, сам того не замечая, повернул от лестницы налево. И лишь когда в дверном проеме показалась хмурое, как метель, лицо Кодра, понял, куда его занесло.

— Случилось что? — Кодр посторонился, пропуская Дарьена.

И тот, не колеблясь, шагнул в комнату, освещенную одинокой свечой.

— Нет. Мы уезжаем на рассвете вместе с маркизом Ривеллен. Ук останется, проследит за ремонтом кареты и вернется в аббатство. Вернется, — сказал Дарьен в ответ на скептический прищур Кодра, — барона убедили больше не испытывать великодушие сестры Марии-Луизы.

Во всяком случае Ленард, чья комната действительно находилась неподалеку от хозяйских покоев, был весьма в этом уверен. И бумагу, которая снимала с Аланы все возможные обвинения, достал. Когда нужно, кузен умел держать слово.

— Хорошо бы проследить, как готовят лошадей, да и к людям маркиза присмотреться.

Кодр хмыкнул, почесал узловатым пальцем кончик носа и спросил многозначительно:

— А дамы?

— Я останусь здесь, — правильность этого решение перебила мерзкий вкус вины, — до отъезда.

— Все сделаю, ваша милость, не беспокойтесь, — кивнул Кодр и вдруг, подавшись вперед, шепнул: — И отправьте вы ее спать…

Алана сидела, завернувшись в покрывало, расшитое огромными багряно-золотыми розами. Взгляд ее проскальзывал между кованых ветвей каминного экрана и терялся где-то в густой темноте, пахнущей лежалой золой и пылью. В руке, что покоилась на подлокотнике кресла, поблескивала сталь.

Ни Эльги, ни крестной видно не было, но сомкнутый полог кровати подсказывал: спят.

— А вы почему не спите? — спросил Дарьен, останавливаясь в двух шагах от кресла. И тонкой шеи, прикрытой тяжелым шелком и мягкими завитками растрепанных волос.

Алана вздрогнула, чуть повернула голову.

— Не хочу пить сонные капли, — сказала она тихо.

Дарьен поспешно обошел кресло и стоящий рядом столик на тонкой изогнутой ножке. Ковер, на который пришлось сесть, чтобы лучше видеть ее лицо, был тонким, пыльным.

— А без них? — спросил он мягко.

— А без них…

Алана с шумом втянула воздух. Поморщилась. А в глазах ее мелькнуло что-то темное, неясное, наверняка важное, но, увы, света от свечи было слишком мало, и Дарьен пожалел, что камин за его спиной мертв.

— Сны, — прошептала она, сжимая простые кожаные ножны. И вдруг, решительно тряхнув головой, отложила клинок. На столик. К посеребренному подсвечнику и нетронутому бокалу с вином. — Значит, мы все-таки уезжаем?

В ее словах не было и тени осуждения, и все же Дарьен почувствовал себя паршивее некуда.

— Я не могу вызвать барона, — горло было сухим, как прожаренный солнцем песок, — для дуэли он ранен, а на испытание поединком имеет право выставить другого бойца. Но эта сволочь приедет в столицу. И тогда Эльга уже не