Я смотрю перед собой. Он говорит о ниадах именно так, как я их помню. Сколько мне было, тринадцать? Девочкам точно было не больше пяти, я не хотела оставлять их одних. Ардара едва не разорвали тогда, но он стоял, закрывая меня от ниад. Никакая сила Богов не могла помочь нам, я взывала, кричала, дрожала от страха. Я боялась всего: нарушить клятву, бросить девочек, боли, крови.

Я и сейчас боюсь.

За столом не звучит ни слова, хаасы, наконец, осознают, сквозь какую угрозу придется пройти ради мифического дома, в котором прежние люди схоронили знания.

— Они, может, и выживут, — говорит мужчина. — А ты нет. — Я перевожу взгляд на него. — Архизвери берут самых слабых первыми.

Ардар знал это? Знал, что жертвует всеми своими людьми, чтобы спасти меня? Тихие земли мы покинули втроем, трое из пятнадцати. Теперь нас всего четверо, но я все еще слабее всех.

— Ты можешь указать перевалы? — Возвращаясь к истокам разговора, гоню прочь старые воспоминания.

— Что ты предложишь взамен? — Мужчина подается вперед, тянется к моим запястьям. Догадался, зараза. Я готова торговаться. Мне известно, как заключать сделки.

— Я могу предложить. — Туман резко накрывает мои ладони, отодвигает их в сторону от мужчины и кивков головы велит удалиться. Интерес этого человека опасен, мы оба понимаем, но, в отличие от Тумана, меня это даже не тревожит. Ниады — настоящая угроза. Разве не ясно?

Рутил подталкивает меня в спину, намекая, что лучше уйти, и я вдруг решаю последовать совету и подняться в комнату, где останусь одна и смогу подумать. Или выспаться. Или поговорить с Калой. Неважно. Просто быть не здесь, не в компании этих людей, которые все еще рассматривают меня как живой предмет для торга, и не сражаться.

В комнате уже зажжены свечи и растоплена печь. Я скидываю сапоги, забираюсь на одну из верхних кроватей и укрываюсь одеялом. С непривычки ворочаюсь, пытаясь устроиться на мягкой постели, думаю, что нужно как-то сказать Кале о тихих землях, и незаметно для себя засыпаю.

Резко открываю глаза и вижу, как Туман тянется рукой к моему лицу. Отпрянув к стене, хочу оказаться еще дальше, но не могу. В колеблющемся свете огня его глаза еще мрачнее. От него волнами исходит ярость, будто палач снова окунает меня в ведро. Шрам на ладони зудит и ноет, напоминая о себе. Туман давит животной силой, воюет со мной, подчиняет. Что я сделала? Я же спала.

— Выпей. — Он сует мне под нос бутылку с брагой. С радостью бы, но тогда Боги без труда залезут в мой разум.

— О чем договорились? — Я сажусь удобнее, не прикрываюсь одеялом, не выдаю своей уязвимости.

— Он проведет нас полпути, потом укажет направление. Ручается за безопасность перехода.

— Веришь в это?

— Нет, — качает головой Туман.

— Взамен?

— Он захочет тебя.

Так вот в чем моя вина, вот почему он зол.

— Но пока не сказал. Сговорились о плате по возвращению. Выпей. — Он оставляет бутылку на постели, проходит к печи, ворочает горящие угли, подкладывает еще. Садится на пол, смотрит перед собой. Руки сжаты в кулаки. Туман пьян, и это плохо.

— Выпей и верни бутылку, — зло говорит он. Я не собираюсь спорить, мне ни к чему лишний риск — вызывать приступ ярости или гнева. Я знаю, он сильнее. Он знает. Мы уже проверяли. Спрыгиваю с постели и протягиваю ему бутылку. Туман хватает меня за предплечье и резко дергает вниз на себя. Падая, успеваю присесть на одну ногу, чтобы с размаху не удариться лицом о его колени. Он ловит бутылку и сжимает пальцы на моей шее сзади, заставляя смотреть на него. Быстрый, зараза. Я упираюсь ладонью в лавку позади Тумана, другой ладонью хватаюсь за его руку на моей шее. Будто это хоть как-то его остановит.

Лицом к лицу. От него веет зверем. Мне больно сделать вздох. Я вспоминаю, как он держал меня, когда в воздухе витал кромул. Только теперь я вижу его глаза и мои руки не связаны. Сжимаю пальцы на его запястье, я не освобожусь, пока он сам не отпустит. Он не отпустит, он станет вторым Ардаром.

Туман наклоняет голову в бок:

— Столько воли в тебе. Столько борьбы. Столько жизни. Как тебя уберечь?

Я молчу. Дважды просила, больше не стану. Мне не больно, но пальцы у него сильные. Я как в тисках. Я все еще не могу дышать. Он тоже молчит. Он недвижим. В его глазах дрожит отсвет пламени. В моих, вероятно, тоже. Я не верю ему, он не верит мне. Он ведет меня умирать, но без него я там не выживу. Боги любят такие шутки.

Безмолвно, неподвижно — мы не уступаем друг другу. Он ждет. Но чего он ждет, мне не ясно.

А потом его хватка становится мягче, ладонь скользит вниз по шее, и уже я держу его запястье, сжимая пальцы до белизны. Я не хочу, чтобы он меня касался. Может, Туман ждал этого? Ждал, пока я напомню?

— Твои руки согрелись, — отстраненно говорит он.

Я отталкиваюсь, разжимаю пальцы и, наконец, делаю вдох. Между нами метр, мне легче.

— Кто этот человек… — Отупело пьяный, он делает глоток из бутылки, — которого ты боишься.

— С чего ты взял, что есть такой человек?

Он смеется надо мной, делая еще несколько глотков:

— Ну, Жрица, давай начистоту. Он был отцом твоего ребенка?

— Нет. — Я ненавижу вспоминать об этом, ненавижу говорить. Во мне тоже есть ярость. И гнев. Не стоит будить их.

— Тогда почему никто не защитил вас? — жестко спрашивает Туман. — Почему ты вообще была одна, когда я тебя нашел? У тебя ведь есть ручной зверь, почему ты не звала его? Почему Боги не защитили тебя? Ты их тоже не звала?

— О, я звала, — вырываются изо рта многолетняя горечь и яд, они отравляют воздух, и мне опять больно дышать. Ночь сегодня такая. Он снова просто смотрит, и мне колко, неуютно от того, что этот чужой человек понимает, какое прошлое я ношу в себе. Так не должно быть.

— Если я умру, выбирайся из леса, как только сможешь, — сурово говорит Туман.

Он сражается не со мной. Он сражается за меня, что ошеломляет. Так тоже не должно быть. Я пытаюсь понять, что это значит для нас обоих. Я напоминаю себе, что Туману нельзя верить, никому нельзя. Напоминаю о девочках. Напоминаю о ниадах.

— Если ты умрешь, никто из нас уже не выйдет из леса, Волк, — шепчу я и