Шрифт:
Закладка:
— Тоже в какой-то степени отрава, — говорит он и трет подбородок. Я задаюсь вопросом, может ли он тоже постоянно вспоминать то, что сделал.
— Почему ты не сожгла меня в первую ночь, когда летал кромул? — Туман произносит это каким-то хриплым, надломленным голосом.
— Ты закрыл мне глаза.
— Почему не позвала зверя?
— Не хотела выдавать себя.
Туман знает правду и без меня, а может, для него не имеют значения ответы. Я ничего не понимаю по его глазам, только по голосу, но сейчас он молчит. Забирает бутылку и тоже пьет.
— Убей меня сейчас, — предлагает Туман.
— Не могу.
— Отчего же?
— Есть правила, Волк. Я не готова их нарушать.
— Опять божественное?
Киваю и откидываю голову назад, затылком на кровать, чтобы хоть на мгновение освободиться от взгляда Тумана. Он усмехается, он силен, я — нет.
Дверь в комнату отворяется, Рутил с Сапсаном, тоже немного пьяные, замирают на пороге. Часть свечей гаснет от движения воздуха. Холод проникает в теплую комнату, забирается мне под рубашку.
— Мы его ищем, а он тут девушку спаивает, — весело говорит Рутил. Бедные хаасы, напуганные рассказами о ниадах, не придумали ничего лучше, чем напиться и отложить осознание опасности на потом. Я поднимаюсь на ноги, возвращаюсь в постель и отворачиваюсь к стене. За окном слышится шум дождя. Я даю себе два дня, а на рассвете третьего мы выйдем в горы. Ни секундой позже.
Утро наступает поздно из-за тяжелых туч. Я смотрю на стену, добротный камень, чуть остывший за ночь, после того как погасла печь. Хаасы еще спят, все трое, я тоже не спешу подниматься. Перевернувшись, смотрю в потолок.
Нужно укрепить связь с Ардаром, чтобы и в тихих землях сдержать клятву. Я не знаю, как. Среди всего, что мне поведали Боги и мама, нет ничего полезного.
Тихие земли, ниады, Ардар, проклятья, хаасы, опасные люди вокруг, а я не теряю надежды выжить и спасти девочек. Забавно.
Вытираю с виска слезу и сажусь.
В моей памяти должно быть хоть что-то. Придется говорить с Забвением. Перебирая воспоминания, которые готова отдать, я бесшумно спускаюсь на пол и натягиваю сапоги, укладываю нож в голенище.
— Обед! — громко кричит женщина, стуча в дверь, никто из хаасов даже не вздрагивает. Я бы точно смогла уйти этой ночью и вырваться на свободу. Накинув куртку, спускаюсь вниз.
— На. — женщина сует мне в руку тарелку каши и стакан с молоком, — все свежее. Только с огня.
Благодарю и сажусь за ближайший стол так, чтобы видеть дверь. Я все еще жду, что Ардар появится, ничего не могу поделать с этим. Вяло ковыряю ложкой в тарелке. Много мыслей, толка нет.
Она входит в дом пятнадцатилетней девочкой, а за стол садится уже мудрой взрослой женщиной с прекрасными чертами лица, ласковыми глазами. Одежда из прошлых веков, скрывающая очертания тела, и кожа, украшенная цветами. Мягкими движениями она будто перетекает в пространстве.
Мне снова больно дышать. Зачем она здесь? Она не приходила с того момента, как из меня вырезали ребенка. Я не звала ее с тех пор. Я предана ею.
Она тепло улыбается и кладет ладонь на мою щеку. Я льну как ребенок, изголодавшийся по материнской нежности. Я закрываю глаза, берусь за ее запястье, чувствую, что слезы близки. Она гладит мое лицо:
«Время ведет тебя трудной дорогой», — врываются в мой разум ее древние слова, и я слышу, как, взбунтовавшись, рычит Кала: «Не отвечай!». Знаю, что нельзя, но меня разрывает от желания кричать: «Почему ты не пришла? Я звала. Я молила тебя сохранить ее. Почему ты оставила нас?»
«Дитя, взгляни на меня», — произносит она, и я открываю глаза. Разжимаю пальцы. Она уже старше, возле губ проявляются глубокие морщины, взгляд тускнеет. На руке, за которой я неосознанно тянусь, проступают вены и кости. Цветы медленно увядают.
«Смерть получила твое послание. Это развеселило ее».
Послание? Я ошиблась, я сорвалась, я даже не думала, что тот мертвец сможет запомнить мои слова.
Закусываю губу, чтобы сдержаться и не ответить. Я никого не звала, сделки не будет, если не заговорю. Девочкам пока ничего не грозит, Смерть не заберет их до восхода красной планеты.
«Ты не готова расстаться с ними, понимаю. Придет пора», — звучит она в голове, не нуждаясь ни в чем, кроме моего взгляда. Непролитые слезы исчезают, высыхают от вспыхнувшего в крови огня. Она уверена, что придет пора, и я смирюсь с тем, что их заберут, это как удар в грудь тяжелым молотом. Она думает, все мои попытки спасти девочек тщетны. Как хорошо, что я ей больше не верю.
«В этом городе есть девушка, она страдает, когда мы пытаемся с ней говорить. Ты должна помочь. Научить. Как учила тебя мать».
И жаль, что у меня нет права отказаться.
Туман садится за стол. Он не слышит гласа, все что он видит, — это незнакомую женщину рядом со мной, и как мы молчим друг с другом.
— Что происходит? Заводишь друзей? — нагло, но тихо интересуется он и ждет. Ждет. Ждет. Лучше бы ушел. Она поворачивается к нему, так же нежно улыбается, а я едва сдерживаюсь, чтобы не сказать: «Не смотри на него. Смотри на меня». Нельзя говорить. Кала тревожно рычит, требуя молчания.
Я подаюсь вперед, хватаюсь за старческую руку.
— Что, Хааса ради, происходит? — повторяет Туман, и тогда она отрывает не до конца увядший цветок и кладет на стол перед ним. Обернувшись ко мне, глазами мудрой старухи оглядывает напряженные плечи, сжатые губы, ей уже скучно.
«Выполни», — требовательно напоминает она, поднимаясь, и уходит. Плавно двигается к двери, под одеждами не видно ног, набрасывает на голову капюшон и выскальзывает на улицу. Туман резко поднимается, чтобы преследовать ее, в последний момент цепляется за край балахона, но в его руках остается только ткань. Он растерянно оглядывается на меня, делает шаг за порог, не веря собственным глазам.
— Что это было? — Стремительно вернувшись к столу, Туман швыряет балахон на пол.
— Жизнь. — Я пожимаю плечами и беру в руки цветок, в моей ладони лепестки распрямляются, возвращают яркость. Я сжимаю кулак, раскрываю, и цветок снова прекрасен и свеж. Подарок, стало быть, за услугу, новое искусство.
— Я видел Бога? — опешив, Туман присаживается на корточки рядом со мной и глядит на цветок.
— Бог видел тебя, — поправляю я. — И это хуже, чем звучит.
— Почему?
— Сколько людей дожили до старости
