— Прости, прости, — виновато шепчу я и порываюсь обнять ее, прижать и остановить монотонное покачивание. Туман снова ловит меня за запястье, вынуждая оставаться на месте. Злость накатывает резко, мешая дышать. Мои губы дрожат от невысказанного гнева. В очередной раз я вижу его черные глаза и не могу понять по ним ничего, в очередной раз он смотрит так, что у меня внутри все сжимается.

— Тебя держат силой? — тихо произносит она, врываясь в наш молчаливый разговор. Туман отпускает мою руку, а я брезгливо ее оттряхиваю.

— Словом. А тебя?

Она опускает взгляд в пол. Массивные серьги двигаются вместе с головой. Я оглядываюсь на Тумана. Что это должно значить? Но ему, в отличие от меня, все ясно.

— Меня зовут…

— Ты совсем ничего не знаешь? — обрываю я, прищурив глаза, и по растерянному взгляду, понимаю, что да, ничего. Боги, ее не слушать нужно учить, а выживать. — Не произноси своего имени.

— Почему?

Я снова оглядываюсь на Тумана и не желаю раскрывать ни одной из своих тайн. Сначала объясню, как говорить, а уже потом — что.

— Ты знаешь, кем была рождена? — я спрашиваю прямо, без лишних предисловий. Она замирает и испуганно смотрит на меня, ожидая удара или криков. — Я рождена такой же.

Она вздыхает с облегчением и тянется ко мне руками, будто что-то обрела. Я ловлю ее ладони и сжимаю в своих. Бедная, запуганная болью девушка, живущая в городе, где для нас почти нет воздуха. Мне довелось встретить только трех таких же, как и я. Первой была мама. Второй — бывшая храмовница, нарушившая клятву и брошенная всеми Богами, молившая дать ей покой в объятьях Смерти. А третья передо мной. Девочки не в счет.

— Ты видела восход красной планеты? — затаив дыхание, спрашивает она. Хоть что-то ей известно. Я киваю, тяжело, нервно сглотнув. Мне страшно увидеть его снова.

— Велено помочь тебе, — я говорю негромко, слышит только девушка, и, может быть, Туман. — Твой разум разрывается, когда чужие слова пытаются проникнуть внутрь. Ты защищаешься, от этого и боль. Те, кто пытаются говорить с тобой, не имеют голосов, как у людей. Ты не слышишь их, поэтому я здесь. Через сны ты видела меня. Во сне твой разум работает иначе, прежние люди называли это бессознательным, ты не закрываешься от… них. — Я не хочу произносить «Боги», мне кажется это опасным. — И все равно не слышишь. Заговори первой. До восхода красной планеты ты не поймешь их языка, но боль уйдет.

— Как? — выдыхает она.

— Говори со мной, как если бы ты была немой, скажи взглядом, пожелай, чтобы я тебя услышала.

Она замирает, на лбу от стараний выступает вена. Я учила этому девочек с младенчества, как и меня — мать. Не представляю, насколько сложно освоить навык взрослому разуму, ребенком проще. Девушка старается изо всех сил, долго и упорно.

Туман озирается по сторонам, наблюдая чтобы нам не помешали.

— Нет? — удрученно спрашивает она. Я покусываю щеку, думая, как еще объяснить то, что никто никогда не облекает в слова. Смотрю на нее, жалею. Она избавится от боли, но взамен получит только лишние горести.

— Что мне делать? — едва не плача, спрашивает девушка.

— Все хорошо, — подбадривая ее, я еще раздумываю, как выполнить наказ. — Обычно этому учатся дети, они усваивают быстрее. Давай иначе. Постарайся открыться для моих слов, будь готова услышать голос прямо внутри головы, как собственные мысли. Я буду громче них.

Она зачем-то закрывает глаза, наверное, думает, так легче перенести боль. Я медлю, а после осторожно напеваю колыбельную девочек. Это не слова и, возможно, она не ранит так сильно. Мелодия, ладная и ненавязчивая, скользит меж мыслей, а девушка начинает немного улыбаться. Я отпускаю ее ладони, скрещиваю свои руки на груди.

«Никогда не произноси своего имени, — я вплетаю слова в мотив, и девушка вздрагивает, открывает глаза, — особенно тем, кого не знаешь, если не хочешь угодить в беду».

— Почему? — вслух произносит она.

«Не отвечай Богам, если не готова заключать сделку, — я продолжаю говорить с ней, прекратив напевать, — ответишь, и придется платить. До восхода красной планеты ты им не нужна, но после будь осторожна. Скрывай себя. Особенно в таких городах, как этот».

— Я хочу уйти отсюда, — тихо шепчет она. — Говорят, на Западе…

У меня вырывается судорожный вздох, а пальцы сжимаются в кулаки. Запад, со слов Иаро, — иллюзия, мираж, большая ложь. Я пытаюсь сказать об этом, но она зажимает уши, хотя мой голос звучит в ее разуме, и это не поможет:

— Перестань, — просит она. — Мне не нравится говорить так.

— Ты закончила. Нам пора, — хрипло выдает Туман, поняв, что задание выполнено. — Прощайся.

— Я слышала, что на Западе ничего нет для нас. Не жди, что это лучшее место на Земле. Там опасно так же, как и везде. Здесь, там, повсюду.

— Я больше не могу оставаться в Парсоне. Можно уйти с собой?

— Нет. — Сама мысль потащить еще кого-то в тихие земли меня ужасает, кроме того, я опасаюсь, что Туман может этим воспользоваться и увеличить шансы дойти до мифического дома — хранилища знаний прежних людей.

— Тогда я уйду на Запад. Все равно не может быть хуже, чем здесь, — так твердо произносит она, что у меня не возникает сомнений — пойдет. Я оглядываюсь на Тумана, он качает головой в сторону выхода. Он не даст нам лишней минуты.

Сделав глубокий вдох и медленно выдохнув, я лезу в карман и вынимаю бумаги от Иаро.

Отдам карту, и сама пойду вслепую, если вернусь из тихих земель, а не отдам — умрет она.

— Вот. Это дал мне один вед, он отметил места, где может быть безопасно. Он сбежал из западных городов, потому что там нас ловят и держат в плену. Тут имена людей, которые десять лет назад считали, что так быть не должно, их адреса, но даже это может быть неправдой. Ты должна понять, все, начиная от обещаний покоя и заканчивая безоблачной жизнью, ложь. В одиночку тебе не справиться.

Девушка смотрит то на меня, то на карту. Туман следит за каждым ее движением, при этом постоянно озираясь. Он напряжен и сосредоточен, сейчас я вижу в нем опытного охотника с нутром зверя. Ожидающего, чующего опасность. Оглянувшись по сторонам, я вижу, что хмельная заметно опустела, осталась занятой пара столов.

Боги, да что здесь творится?

— Спасибо, — шепчет девушка, забирая карту. Не передумает.

— Теперь все? — сурово спрашивает Туман. Он даже поднимается, когда с улицы слышится шум и