зеркалах, по периметру которых горели электрические лампочки. Чагин рассказывал мне о Вере. Он смотрел не на меня, а на мое отражение — наверное, так ему было проще.

Глухо, словно издалека, долетали звуки оркестра. В театре шла чья-то поздняя репетиция.

Упомянув о Шлимановском кружке, Исидор неожиданно сказал:

— Очень легко стать предателем. Незаметно стать предателем. Я им стал.

Я тогда не понял, кого предал Исидор. Подумал, что он, должно быть, быстро пьянеет.

— Может, это и не предательство — если незаметно?

По динамику внутренней связи нас предупредили, что театр закрывается. Я вдруг понял, что оркестр давно уже не звучит.

Разлив остатки коньяка, Исидор воткнул бутылку в портфель. Мы чокнулись — на этот раз молча.

Я вышел в коридор и ждал его у открытой двери. Свет в гримерке погас, а Исидор всё почему-то не появлялся.

Из темноты раздалось:

— А потом ничего не поправишь. И не объяснишь.

* * *

Чагин поражал публику невиданным даром запоминания. Он был способен страницами воспроизводить литературные произведения и учебники, случайно подобранные слова и бесконечные ряды цифр. Из зала ему передавали книги с закладками и мелко исписанные листы из блокнотов. Те, у кого не было ни книг, ни блокнотов, просили запомнить с голоса.

Все эти задания выполнялись Исидором так легко, что во многие головы закрадывалась мысль о постановке. Плохо же они знали Чагина.

А хоть бы и постановка… Даже в этом случае происходившее на сцене было бы достойно удивления. Попробуй выучить химический текст или две страницы цифр, а уж тогда говори о постановке. Которой, конечно, не было.

Исидор действительно мог запомнить любой текст.

Не мог только одного — справиться со скованностью, сопровождавшей его до конца жизни. Из-за феноменальной неспособности Чагина устанавливать контакт с залом его выступления вел я. В сущности, эта неспособность неожиданно для всех как раз и послужила успеху.

Мы с Чагиным просто излучали несхожесть. Уже одно то, как мы выходили на сцену, вызывало улыбки. Оживление, так сказать, в зале.

Исидор, сгорбленный, растерянный Пьеро — и я, бодряк, вещавший нон-стоп. Мы появлялись из-за кулис с разных сторон. Лед, практически, и пламень. Минуту-другую Чагин очумело смотрел на меня, словно изумлялся моему присутствию.

Улыбки в зале плавно переходили в смех.

— Он меня вообще-то не знает, — пояснял я вежливо зрителям. — Мы с ним, то есть, предварительно не знакомы.

В следующий раз повторялись тот же выход и тот же взгляд. Исидор и не думал играть: это был его обычный взгляд.

К этому времени относятся мои первые пародийные опыты.

— Просто Исидору Пантелеевичу обещали, что вечер будет вести Людмила Гурченко, — произношу голосом Гурченко, демонстрируя танцевальные как бы па. — А тут, понимаете ли, я. На месте Исидора Пантелеевича смотрел бы на меня точно так же.

Ссутуливаюсь.

Взгляд в духе Исидора Пантелеевича.

Несколько деревянных шагов.

Хохот.

Старался не повторяться. Группу отмененных участников пополнили, среди прочих, Клавдия Шульженко и джаз-банд Утесова.

Отдельная песня — Эмиль Кио.

Сказал на одном из представлений, что Исидор привык будто бы выступать с Кио. (Пауза. Уважительное молчание зала.) Что великий фокусник обычно извлекает из цилиндра пачку четвертных.

Вывернув портмоне, добавил:

— Я, Исидор Пантелеевич, себе такого позволить не могу.

Осторожный смех зала — так, чтобы нуждающегося, конечно, не обидеть.

— Это ничего, — внезапно откликнулся Исидор. — Мы можем обратиться за помощью к зрителям.

События развиваются стремительно. Чагин предлагает всем, у кого есть 25-рублевые купюры, одолжить их ему на несколько минут. Предупреждаю присутствующих, что этот человек способен потратить все деньги за минуту.

В поисках легкой славы выходит человек пятнадцать. Принимая от каждого деньги, Чагин спрашивает ряд и номер кресла, а также номер банкноты. Последним на сцену взлетает стриженный ежиком толстяк в костюме-тройке. Отсчитывает, слюнявя пальцы, десять бумажек.

Хороший экспромт требует подготовки — по крайней мере, в области хронометража. Подготовки, понятно, не было.

Деньги достают медленно.

Номер кресла вспоминают медленно (некоторые не помнят).

Номер банкноты не все видят без очков.

Паузу заполняю я. Приставив ладонь козырьком ко лбу, внимательно смотрю на толстяка.

— Учитывая ваш героический взнос, не могу не задать вам несколько вопросов. Вы где работаете — не на Гознаке?

Хохот.

— Не на Печатном дворе? Вы свои деньги, может быть, просто печатаете?

Толстяк машет руками.

— Место моей работы…

Я прижимаю палец к губам:

— Молчите. Скажете мне потом. На ухо. — Кладу ему руку на плечо. — Я тоже попробую туда устроиться. Поможете?

— Считайте, что уже устроились.

— Обещаете?

— Слово директора.

Подхожу к краю сцены. Публике, доверительно:

— Я уже устроился — слово директора. Узнать бы еще, директора чего.

Хохот, аплодисменты.

Эксперимент затянулся. Добровольцы продолжали озвучивать номера. Чагин бросил на меня тревожный взгляд, и я вернулся к своей жертве.

— Да, совсем забыл: для суммы свыше ста рублей требуется справка о доходах.

Мой собеседник улыбнулся:

— Принесу.

— Впрочем, если деньги у вас фальшивые, справку можно не предоставлять. Мы их легко отличим: у всех фальшивых купюр один и тот же номер. Мне кажется, это ваш случай.

Наконец Исидор передал мне банкноты, и я их перетасовал. Далее обладатели четвертных по очереди называли свое кресло, а мнемонист сообщал номер купюры. Под аплодисменты я возвращал ее владельцу.

Когда дело дошло до толстяка, зал притих.

— Как там с номерами купюр, Исидор Пантелеевич? Надеюсь, на все — один?

Чагин медленно назвал десять разных номеров. Зал выдохнул и зааплодировал.

Когда после представления мы с Исидором сидели в гримерке, в дверь постучали. На пороге стоял толстяк в костюме-тройке.

— Простите за беспокойство. Я принес вам справку о доходах.

— Ознакомьтесь с документом, Исидор Пантелеевич, — сказал я строго.

Просмотрев бумагу, Чагин молча передал ее мне.

Предъявителем оказался Пирожников Иван Сергеевич. В графе заработная плата была указана довольно круглая сумма. Но не она нас с Исидором поразила.

В графе место работы и должность стояло: Ленгосэстрада, директор.

Помолчав, я спросил:

— Мне завтра на работу… выходить?

— Непременно выходите. — Новый директор похлопал меня по плечу. — Непременно.

Когда дверь за ним закрылась, я спросил у Исидора:

— Как ты думаешь, почему он меня не уволил?

К этому времени мы уже были на «ты».

— Тогда ему пришлось бы тебя снова трудоустраивать, — сказал Исидор. — Он же слово дал.

* * *

Круг общения Чагина в эти годы узок. Впрочем, он никогда и не был широк.

Кроме меня в него входили профессор Спицын, который обследовал Исидора, и продолжавший его опекать Николай Петрович.

Николай Петрович однажды пригласил нас с Исидором на рыбалку, и мы ездили на