сделает меня уязвимой. Но теперь я была готова. И Бен был другим. Бен будет мне предан.

Внизу, в cave, я отрываю взгляд от «Веспы». Я чувствую, что не могу нормально дышать, как будто мои ребра стеснены металлическим обручем, и он мешает набрать достаточно воздуха. И в моих ушах все еще звучит этот ужасный грохочущий звук, белый шум, шторм. Я просто хочу, чтобы это прекратилось.

Я поднимаю свой велосипед по лестнице и толкаю его через двор. Затем по улицам с брусчаткой до главной дороги, по которой с ревом проносится утренний поток машин в час пик. Я залезаю на седло, быстро оглядываюсь по сторонам сквозь слезы, застилающие глаза, и выезжаю прямо на улицу.

Раздается визг тормозов. Громкий сигнал клаксона. Внезапно я лежу на боку, на асфальте, колеса вращаются. Все мое тело в синяках и царапинах. Сердце колотится.

Это было так близко.

– Ты тупая маленькая сучка, – кричит водитель фургона, высовываясь из открытого окна и тыкая в мою сторону сигаретой. – Какого черта ты выехала? О чем, твою мать, ты думала, выезжая и не глядя на дорогу?

Я ору в ответ, крою его матом еще сильнее. Называю его un fil de pute – сыном шлюхи, un sac a merde – мешком дерьма… Я посылаю его куда подальше. Говорю, что он ни хрена не умеет водить.

Внезапно входная дверь нашего дома с лязгом распахивается, выбегает консьержка. Я никогда не видела, чтобы эта женщина двигалась с такой скоростью. Она всегда казалась такой старой и сгорбленной. Но, может быть, она двигается быстрее, когда ты не смотришь на нее. Потому что она всегда оказывается рядом в тот момент, когда ты меньше всего ожидаешь. Появляется из-за углов, выходит из темноты. Так жутко. Я не понимаю, для чего нам вообще консьержка. В большинстве мест их нет. Лучше бы папа установил современную систему видеосвязи. Все получше, чем шпионящая за всеми старуха. Мне не нравится, как она смотрит. Особенно на меня.

Ничего не говоря, она протягивает руки, помогает мне подняться. Она намного сильнее, чем я представляла. Затем внимательно смотрит на меня. Я чувствую, что она пытается мне что-то сказать. Я отвожу взгляд. Как будто она что-то знает. Как будто она знает все.

Я отталкиваю ее руку.

– Ca va, – говорю я. Я в порядке. – Могу встать и сама.

Мои колени все еще ноют, как у ребенка, который упал на детской площадке. И у меня слетела велосипедная цепь. Больше ничего серьезного.

Все могло закончиться по-другому. Если бы я не была такой трусихой. Потому что, по правде говоря, я все видела. И в этом-то и был смысл.

Я точно понимала, что делаю.

И я была так близко.

СОФИ

Пентхаус

Я спускаюсь по лестнице, а Бенуа бежит за мной по пятам. Проходя мимо третьего этажа, я замираю. Она там, за дверью, проникла сюда, отравив жизнь этого дома.

С ним было то же самое. Его присутствие нарушило гармонию. После того ужина на террасе он мерещился мне повсюду: на лестничной клетке, во дворе, за беседой с консьержкой. Мы никогда не разговариваем с консьержкой, только даем указания. Она – обслуживающий персонал, и иерархия должна соблюдаться. Однажды он даже заявился к ней в дом. О чем они там могли говорить? Что она могла ему рассказать?

Пришла третья записка, на этот раз ее оставили не в почтовом ящике, а подсунули под дверь квартиры. Шантажист знал, что Жака не будет дома. Я вернулась из булочной с любимым пирогом Жака – кишем, сколько себя помню, я покупала его для мужа каждую пятницу. Заметив записку, я выронила коробку из рук. Тесто разлетелось по полу. Меня это так взбудоражило.

Я так долго была невидимкой. Но эти записки, пусть они и пугали меня, но все же дарили мне странное ощущение, будто меня впервые за долгое время наконец заметили.

Я понимала, что не смогу оставаться больше в доме.

Улицы плавились от августовской жары, раскаленный воздух дрожал. Туристы толпились за столиками на тротуаре, потели над своим thé glacés[73], цитрусовым лимонадом и удивлялись, почему так жарко. Но в ресторане было сумрачно и прохладно, как в каком-нибудь подводном гроте. Стены, отделанные темными панелями, белые скатерти, огромные картины на стенах. Как и всегда, они предоставили мне лучший столик – Жак годами снабжал их редкими винами, – я потягивала минеральную воду, наслаждаясь прохладой.

– Мадам Менье. – Подошел официант. – Bienvenue. – Как обычно?

Каждый раз, когда я обедала там с Жаком, я заказывала одно и то же. Цикорный салат с грецкими орехами и крошечными кусочками рокфора. Стареющая жена – это одно; толстая жена – совсем другое.

Но Жака там не было.

– L’entrecôte[74], – сказала я.

Официант посмотрел на меня так, будто я попросила тарелку человеческой плоти. Любимым блюдом Жака всегда был стейк.

– Но, мадам, – продолжал он, – здесь так жарко. Может быть, устрицы – у нас есть несколько замечательных pousses en Claire[75] – или немного лосося, приготовленного sous vide[76]…

– Стейк, – повторила я. – С кровью.

В последний раз я ела стейк много лет назад, когда врач прописал его мне для лечения бесплодия; здешние врачи до сих пор рекомендуют красное мясо и вино при многих заболеваниях. Месяц питания как у пещерного человека. Когда это не сработало, началось унижающее достоинство медикаментозное лечение. Уколы в ягодицы. Взгляды Жака, полные презрения. Я унаследовала двух пасынков. Что это была за навязчивая идея завести ребенка? Я не могла объяснить, что просто хотела кого-то полюбить. Безусловно, искренне, обоюдно. Конечно, лечение не помогло. И Жак был против усыновления. Бумажная волокита, пристальное внимание к его бизнесу – он этого не потерпит.

Принесли стейк, я принялась нарезать его, наблюдая, как вытекает бледно-розовая кровь. Именно тогда я подняла глаза и увидела его, Бенджамина Дэниелса. Он стоял ко мне спиной, хотя я видела его отражение в зеркале, что тянулось вдоль стены. В его осанке, в том, как он сидел, засунув руки в карманы, было что-то элегантное. Поза человека, который чувствовал себя комфортно в собственном теле.

Моя кожа покрылась мурашками, а пульс участился. Что он здесь делает?

Он поднял глаза и «поймал» меня, разглядывающую его в зеркале. Но я чувствовала: он все время знал, что я здесь, и ждал, когда я его замечу. Его отражение подняло бокал с пивом.

Я отвела взгляд. Отхлебнула минеральной воды.

Через несколько секунд на стол упала тень. Я подняла глаза. Эта чарующая улыбка. Он был в мятой льняной рубашке и