Шрифт:
Закладка:
Все было не так, как должно быть. Я не это планировал, когда предложил ему квартиру. Он единственный, кто общался со мной. Это письмо по электронной почте разбередило прошлое. Я сильно рискнул, пригласив его сюда. Я предполагал, что у нас было негласное соглашение.
В этом месте есть вторая лестница. Потайная. Детьми мы с Антуаном часто играли здесь. Прятались на ней от папы, когда он был в одном из своих опасных настроений. Мне стыдно в этом признаться, но пару раз я пользовался ей, чтобы понаблюдать за Беном, заглянуть в его квартиру, в его жизнь. В попытке понять, что он задумал.
Бен пренебрежительно относился ко мне, но для других обитателей этого дома он находил время. Однажды днем я обнаружил их в cave, когда спустился вниз, чтобы постирать белье. Сперва я услышал смех. Затем голос отца:
– Конечно, я унаследовал бизнес от их матери, совершенно убыточный. Нужно было выйти в плюс. Когда дело касается винного бизнеса, нужно подходить творчески. Находить новые рынки сбыта.
– Что такое? – спросил я. – Приватная дегустация?
Они вышли из винного погреба, как два школьника-хулигана.
Папа держал в одной руке бутылку, в другой – два стакана. Бен улыбался темными от выпитого вина зубами.
– Николя, – протянул папа. – Пришел разогнать вечеринку?
Никаких: «Не хотел бы ты присоединиться к нам, сынок? Принесешь еще бокал?» За все то время, что я живу под его крышей, мой отец никогда не предлагал нам двоим устроить что-то вроде уютной камерной дегустации. Это соль на рану. Первое настоящее предательство. Я признался Бену, какой мой отец на самом деле человек. Неужели он забыл?
Бен улыбается мне с фотографии на заставке. И вот я улыбаюсь рядом с ним, как дурак, которым я и был. Амстердам, август. В наших глазах солнце. Разговор с Джесс все воскресил. Тот вечер, кафе с травой. Как я рассказывал Бену о моем дне рождения, о «подарке» от отца. Как это было похоже на катарсис. Как я чувствовал себя умытым, очищенным от всего этого.
После этого мы с Беном брели по темным улицам. Просто шли и болтали. Я не знал, куда мы направляемся; не думаю, что он тоже имел представление. Мы миновали туристическую часть города, запруженную толпами людей; здесь каналы были тише и не так ярко освещены. Элегантные старые дома с вытянутыми окнами, сквозь которые можно было разглядеть людей внутри: они разговаривали, обедали, за столом печатал парень. Здесь на самом деле жили люди.
Ничего не было слышно, только плеск воды о каменные берега. Черная вода, черная как чернила, в ней пляшут огни домов. И запах, затхлый, похожий на плесень и мох. Пахнет стариной. Никаких тошнотворных облаков травки на пути. Меня выворачивало от этой вони. А еще тошнило от скопления чужих тел, от жужжания чужой болтовни. Меня тошнило даже от других парней: их голосов, вони их подмышек, потных ног. Тем летом мы слишком долго были вместе. Я слышал каждую шутку или историю, которые они рассказывали. С Беном все было как-то по-другому, хотя я не мог понять почему.
Эта тишина: я чувствовал, что хочу ее выпить, как стакан холодной воды. Это было волшебно. Я рассказывал Бену все эти вещи о моем отце – знаете, когда съел что-то испорченное, и после того, как тебя вырвало, ты чувствуешь себя опустошенным, но в то же время очищенным, даже немного лучше, чем раньше.
– Спасибо, – повторил я. – За то, что выслушал. Ты ведь никому не расскажешь, правда? Остальным парням?
– Конечно нет, – заверил он. – Это наш секрет, приятель. Как пожелаешь.
Теперь мы шли по той части канала, где было еще темнее; наверное, не горела пара фонарей. Стояла мертвая тишина.
Знаете, есть моменты в жизни, которые, кажется, происходят так гладко, будто их написали заранее? Это был как раз такой случай. Я не помню никакого сознательного намерения идти к нему навстречу. Но следующее действие – я его целую. Определенно первый шаг сделал я, это понятно – даже если это и выглядело так, будто тело отреагировало раньше разума.
Я целовался с людьми и раньше. С девушками. Всегда с девушками. На домашних вечеринках или пьяным, после официального бала в колледже. И это не казалось неприятным. Но не более чем рядовое рукопожатие. Никогда это не было таким интимным или волнующим. Не отвратительно, но в процессе я ловил себя на мысли, что размышляю о логических вещах – например, правильно ли пользуюсь языком, чувствовал неловкость оттого, сколько слюны передается между нами. Это напоминало спорт, которым я занимался в надежде преуспеть, одержать победу. Но не что-то захватывающее, не то, что могло бы привести к чему-то большему.
Но это… это было иначе. Так же естественно, как дыхание. Странно было чувствовать, какими твердыми казались его губы после мягких губ девушек, – я бы никогда не подумал, что разница так ощутима. И почему-то мне это казалось правильным. Как будто этого я и ждал, и это имело смысл.
Я держал цепочку на его шее, ту самую, которая столько раз появлялась и исчезала у него под рубашкой, с висящей фигуркой маленького святого. Я слегка потянул ее, притягивая ближе к себе.
А потом мы двинулись назад, в темноту – я толкнул его в какой-то укромный угол, опустился перед ним на колени, и снова каждое движение было таким плавным, как будто все было расписано заранее, как будто все так и должно было быть. Расстегиваю его ширинку, беру в рот, ощущаю тепло и твердость его члена, аромат его кожи. Мои колени ныли – я стоял на грубой брусчатке. И хотя я никогда не позволял себе даже помыслить о таком, но где-то на глубине сознания это таилось во мне, эти потаенные желания.
Потом он улыбнулся. Сонной, ленивой, обкуренной улыбкой.
Но для меня, после волны эйфории, последовал резкий откат. У меня никогда не было такого внезапного упадка сил. Мои колени болели, джинсы были влажными.
– Черт. Черт, я не знаю, что произошло. Черт. Я просто… Я так опустошен. – Это была неправда. Да, я был под кайфом. Но я никогда в жизни не ощущал себя более трезвым. И в то же время никогда не чувствовал себя более живым – наэлектризованным, подключенным – так много всего одновременно я чувствовал.
