набор из всех, что мы пересмотрели. Черное кружево и шелк, такие тонкие на ощупь, почти невесомые. Роскошные и при этом сексуальные. Взрослые.

В раздевалке с бархатными шторками я примерила комплект. Подняла волосы и полуприкрыла глаза. Теперь я чувствовала себя не такой смущенной. Я никогда раньше не смотрела на себя так. Я думала, что буду чувствовать себя глупо, неуклюже. Думала, буду переживать о своих маленьких грудях, небольшом пузике, кривых ногах.

Но я не переживала. Вместо этого я представила, как открываюсь ему. Я представила себе выражение его лица. Видела, как он снимал с меня белье.

Je suis ta petite pute.

Переодевшись, я отнесла его к кассе и велела продавцу пробить. Мне понравилось, как она попыталась скрыть удивление, когда я достала свою кредитную карточку. Да: ну что, сучка. Да я могу купить здесь все, если захочу.

Всю обратную дорогу до квартиры я думала о сумке, перекинутой через руку. Она не весила ничего, но внезапно стала всем.

Еще несколько дней я наблюдала за ним по ночам через окна. Они проходили все позже и позже, эти писательские сеансы: подпитанные кофе, который он варил на плите и пил, поглядывая из окна во дворик. Это точно было что-то важное. Я видела, как быстро он печатал, склонившись над клавиатурой. Может быть, вскоре, в один прекрасный день он позволит мне это прочитать. Я была бы первой, с кем он бы поделился. Я смотрела, как он наклоняется и гладит кота, и представляла, что я и есть этот кот. Я воображала, как однажды буду лежать на его диване, положив голову ему на колени, и он будет гладить меня по волосам, как гладил кошачью шерсть. И мы бы слушали пластинки и обсуждали наши планы. Я так ясно видела нас там, вместе, в его квартире, словно наблюдала за этим вживую. Так ясно, что, казалось, это вот-вот сбудется.

НИК

Второй этаж

В дверь стучат. Я подпрыгиваю от неожиданности.

– Кто это?

– Laissez moi entrer. Впусти меня. – Стучат сильнее. Дверь подскакивает на петлях.

Я иду открывать. Антуан влетает в комнату вместе с парами алкоголя и пота. Я отстраняюсь от него.

Всего две недели назад он ворвался сюда со словами: «Она мне изменяет. Я точно знаю. Маленькая шлюшка. От нее несет чужими духами. Я позвонил ей на днях с лестничной клетки и услышал мелодию звонка откуда-то из этого здания. Когда я позвонил во второй раз, она его выключила. А мне сказала, что у нее педикюр в Сен-Жермене. Это твой англичанин connard[78], которого ты пригласил сюда жить…

И я думаю: может, это правда? Бен и Доминик? Да, тогда на террасе, на крыше, они флиртовали. Казалось бы, ничего особенного. Бен флиртовал со всеми подряд. Но может, в этом кроется объяснение, почему он избегал моего взгляда, моих звонков? Почему он был настолько занят?

Теперь Антуан щелкает пальцами у меня перед носом.

– Просыпайся, просыпайся, petit frère![79] – И он произносит это отнюдь не с нежностью. Его глаза так налиты кровью, изо рта несет вином.

Вернувшись после стольких лет отсутствия, я не мог поверить в перемены. Когда я уезжал, Антуан был счастливым молодоженом. Теперь он алкоголик, которого бросила жена. Вот что делает с тобой работа на отца.

– Что мы будем с ней делать? – требует он. – С девушкой?

– Сперва просто успокойся…

– Успокоиться? – Он тычет пальцем в воздух передо мной. Я отхожу назад. Может, он и растяпа, но я всегда буду младшим братом, готовым уклониться от удара. И когда он так злится, то очень походит на отца. – Ты ведь знаешь, что это ты виноват во всем, разве нет? Во всей этой заварушке? Если бы ты не пригласил этого сукиного сына пожить здесь. Заявиться сюда и думать, что он может… может поживиться. Ты же понимаешь, что он использовал тебя, нет? Или ты и не видишь, да? Ты ничего не видишь. – Он хмурится, притворяясь задумчивым. – На самом деле, теперь я вспоминаю, как ты смотрел на него…

– Ferme ta guele. Закрой свой рот. – Я иду на него. Меня ослепляет гнев, я теряю самообладание. Только придя в себя, осознаю, что вцепился ему в горло, глаза Антуана выпучены. Я разжимаю пальцы – но с усилием, будто какая-то часть меня сопротивляется этому.

Антуан потирает шею.

– Задел за живое, не так ли, братишка? – Его голос хриплый, глаза немного испуганные, тон не такой легкомысленный, как ему бы хотелось. – Папе бы это не очень понравилось, правда? Нет, ему бы совсем не понравилось.

– Прости, – говорю я. Мне совестно. У меня болит рука. – Черт, мне жаль. Это ничему не поможет, если мы будем вот так ссориться.

– О, посмотри на себя. Такой взрослый. Стесняешься своей маленькой вспышки раздражения, потому что тебе нравится притворяться, что ты нормальный, да? Но ты такой же хреновый, как и я. – Когда он произносит слово «хреновый», огромный комок слюны попадает мне на щеку. Я подношу руку, вытираю. Мне хочется пойти и умыться, потереть кожу с мылом под горячей водой. Мне кажется, я заразился от него.

Когда Джесс вчера вечером говорила об Антуане, я увидел его глазами другого человека. Мне было стыдно за него. Она права. Он – полный придурок. Но мне было неприятно, когда она так высказалась о нем. Потому что он еще и мой брат. Мы можем унижать членов нашей семьи сколько захотим. Но когда их оскорбляет посторонний, наша кровь вскипает. В конце концов, пусть он мне не нравится, но я люблю его. И я вижу в Антуане свои собственные неудачи. Ему – выпивка, мне – таблетки, самобичевание. Я мог бы лучше контролировать свои пристрастия. Я мог бы быть менее бестолковым – во всяком случае, на публике. Но повод ли это для хвастовства?

Антуан улыбается мне.

– Готов поспорить, ты бы никогда не хотел сюда возвращаться, да? – Он делает шаг ко мне. – Скажи мне, если ты здорово общался с влиятельными людьми в Силиконовой долине, почему вернулся? Ах, oui… потому что ты ничем не лучше других в нашей семье. Ты пытаешься сделать вид, что тебе не нужен ни он, ни его деньги. Но потом ты приполз сюда, как и мы все, желая еще немного пососать из отцовской сиськи…

– Просто закрой рот! – кричу я, сжимая руки в кулаки.

Я делаю глубокий вдох: вдох на четыре, выдох на восемь, как подсказывает мне мое приложение для развития осознанности. Я не горжусь тем, что вот так теряю самообладание. Я