может быть плачевнее этой системы». «Дыхание мира и свободы пронеслось по русской земле», но в то же время самоотрицание сделалось еще более всеобщим. «Нам грозила утрата истинного, практического патриотизма, в котором заключается главная общественная сила. Это-то непонимание идеи исторической России и было главным источником смуты политических понятий», что наиболее ярко сказывалось в окраинной политике. Наши колебания происходили от слабости национального духа. В наших правящих сферах было много Онегиных, этих — «москвичей в гарольдовых плащах», лиц внешней дрессировки, за которых делала и думала Европа. Представители русского дела не были согреты живой национальной идеей.

Наконец, необходимо отметить еще то «конституционное» движение, которое весьма определенно вышло наружу в начале царствования, вместе с стремлениями ко всяким свободам. Рядом наблюдалось другое течение; оно сводилось к предложениям разных перемен в политической области и искало исхода вне конституционных форм Запада. Требования конституции начались в 1859 г., когда в Петербург съехались депутаты от губернских комитетов. Позднее последовали адресы дворянских депутатов.

Один» из представителей славянства, K. С. Аксаков, в 1855 году предлагал установить «русское гражданское устройство» так, чтобы правительству принадлежала неограниченная власть государственная, политическая, а народу — полная свобода нравственная, свобода жизни и духа (мысли и слова)».

Ходатайство Владимирских дворян, а также дворянских собраний Ярославской и Нижегородской губерний, носили еще в скрытном виде конституционные вожделения. Подобный же адрес подан был харьковским дворянством (в 1861 г.). Но чем далее катилась эта волна, тем ярче она окрашивалась.

В октябре 1861 года появился номер газеты «Великорусс» с адресом, который заканчивался словами: «Только правительство, опирающееся на волю самой нации, может совершить те преобразования, без которых Россия подвергнется страшному перевороту. Благоволите, Государь, созвать в одной из столиц нашей русской родины, в Москве или Петербурге, представителей русской нации, чтобы они составили конституцию для России. Благоволите созвать представителей польской нации в её столице Варшаве, чтобы они устроили её судьбу, сообразно её потребностям». Этот адрес, составленный лицами умеренно либерального направления, не был, правда, подан Государю, но содержание этого документа свидетельствует о том направлении, которое уже успело распространиться.

В 1862 году славянофил А. И. Кошелев издал в Лейпциге две брошюры: «Какой исход для России из нынешнего её положения?» «Конституция, самодержавие и земская дума». Исход Кошелев видел в перемене государственного строя, в уничтожении бюрократического порядка. Кошелев, конечно, высказывался против конституции, но созыв выборной земской думы признавал необходимым. Министерство, по его мысли, надлежало выбирать из состава думы. Говорят, что депутаты (избранные для занятий в редакционной комиссии по крестьянским делам) намекнули на что-то, похожее на конституцию. Но Государь очень спокойно ответил, что они собраны для того, чтобы рассуждать о крестьянском вопросе, и должны заниматься этим, а не посторонними делами, которые до них не касаются.

13 апреля 1863 года граф Валуев представил Государю записку, в которой осторожно предлагал введение конституции на следующих главных основах: 1) представители населения, избранные земскими собраниями, вводятся в государственный совет; 2) представителей избирают все части Империи, кроме Царства Польского и Великого Княжества Финляндского; 3) представители участвуют в обсуждении только некоторых дел, порученных государственному совету. Под личным председательством Государя предложение графа Валуева рассматривалось в кругу доверенных лиц, но эти заседания ни к чему определенному не привели. Из проекта Валуева видно, что ограничения самодержавной власти он касался весьма и весьма робко.

Как же относился Государь к разным домогательствам конституционного характера? Известны некоторые беседы, во время которых Монарх имел случай высказывать свои воззрения на конституцию в России. «Покойный Государь, — по удостоверению Кавелина, — выразился однажды, что он понимает самодержавие и республиканское правление, но не понимает конституционных ограничений власти». Другие современники, напротив, представляют Государя более благосклонным к представительному образу правления. «И теперь вы, конечно, уверены, — сказал Государь, в разговоре с Голохвастовым, — что Я из мелочного тщеславия не хочу поступиться своими правами! Я даю тебе слово, что сейчас, на этом столе, Я готов подписать какую угодно конституцию, если бы Я был убежден, что это полезно для России. Но Я знаю, что сделай Я это сегодня, и завтра Россия распадется на куски». В том же приблизительно смысле высказался Государь по поводу домогательства Безобразова о созыве выборного собрания, когда надписал, что оно «произведет еще больший хаос».

Прибавим еще эпизод из более позднего времени.

В 1871 году Андрей Павлович Шувалов был призван во дворец, где Государь имел с ним продолжительный разговор. Государь сказал: «Мне ныне сообщают, будто бы ты стоишь во главе конституционной партии в России. Я сам понимаю. что в России будет установлено представительное правление, и желаю этого. К этому Я направлял мои реформы. Но покуда Я считаю конституцию у нас, к сожалению, еще преждевременной и следовательно вредной».

Таким образом, имеется некоторое основание предположить, что Император Александр II в принципе ничего не имел против конституции и находил только несвоевременным осуществить ее в России. По той же, вероятно, причине в ответах на адресы Тверских и Тульских дворян, с просьбами о созвании представителей народа, Государь ответил: «Инициатива во всем, что касается реформ, неразрывно связана с самодержавной властью, врученной мне Богом».

Но в то же время известно, что русские проекты конституции не шли далее введения совещательного учреждения. Отсюда мы в праве заключить, что едва ли Государь иначе представлял себе тогда предлагавшуюся реформу. Вряд ли он видел в ней серьезное ограничение Своей власти.

Вот, следовательно, с какими чувствами и воззрениями на конституцию он отправился в сентябре 1863 года открывать финляндский сейм, на котором произнес речь, возбудившую немало толков и надежд. Желание некоторых русских кругов получить конституцию было известно финляндцам, и они с своей стороны едва ли сочувствовали парламенту в России. По крайней мере, в записках Снелльмана находим следующие достойные внимания слова: «Перемена царствования принесла надежды на всякие свободы. Меня же опечалила смерть Государя Николая I. Для меня было ясно, что только сильная государева рука могла охранять нас, но что с появлением свободных учреждений в Империи начнется настоящая наша беда. Свободу мы, конечно, добудем, но свободу посылать наших депутатов в какое-нибудь национальное собрание — в Москве».

В истории открытия финляндского сейма не малую роль сыграло поведение поляков. В противоположность мерам, предпринятым против поляков, — пишет один из исследователей общественного движения в России, — манифест 6 июня 1863 года возвестил о созвании в Гельсингфорсе государственных чинов Великого Княжества Финляндского. В программном разговоре, который Император Александр II имел в августе 1863 года с Н. А. Милютиным, Монарх сказал, что