основным законам». — Вместе с тем наши доверители поручили нам всеподданнейше просить Ваше Величество лично открыть этот всей страной так искренно желанный сейм». Государь изволил ответить, что равно, как финская нация заботится о сохранении достоинства своих коренных законов, так и Он одинаково заботится о сохранении этого чувства в финской нации»... Вечером устроили роскошный бал, с которого Государь отправился прямо на свой пароход.

Все слои населения одушевленно приветствовали Повелителя Империи. Эти трое суток были непрерывной цепью торжеств, в которых сама природа гармонически участвовала со своей летней красотой, блеском и теплотой. Своим посещением Государь, главным образом, имел в виду исследовать железную дорогу и произвести смотр финских войск.

Описанное пребывание Государя в Финляндии, по мысли И. В. Снелльмана и при содействии министра статс-секретаря, а еще более его товарищем, ознаменовано было весьма благодетельным для населения мероприятием — изданием закона о финском языке. В период заседаний январской комиссии 1862 года, местные газеты заспорили о том, подлежит ли вопрос о языке обсуждению сейма, или он имеет исключительно административный характер. К последнему положению склонялись преимущественно шведоманы[10], стоявшие у власти, и Снелльман.

Вопрос о языке был не нов. О введении финского языка ходатайствовали у Монарха две крестьянские депутации. Крестьянин Ларс Пелконен из Куопио, вместе с двумя другими крестьянами из Саволакса и Эстерботнии, отправились в качестве крестьянской депутации в Петербург, где милостиво были приняты Государем в особой аудиенции. Они выразили Царю благодарность своих соотечественников за оказанные благодеяния и его отеческие попечения, а также радость финского народа по поводу освобождения русского крестьянина от вековой неволи. Зятем подали прошение о том, чтоб финский язык был более распространен в школах и учреждениях тех местностей, где население исключительно финское. «Кланяйтесь вашим соотечественникам и скажите им, — произнес Государь, — что Я в вопросе о языке желаю сделать все, что смогу».

Затем (в 1863 г.) член крестьянской депутации из Куопио (Стаффан Толонен) также был принят Государем. Положение по-фински говорящих крестьян в действительности становилось все невыносимее и обиднее: они походили на чужеземцев на собственной родине. Январская выборная комиссия, как мы видели, также была озабочена участью финского языка; её члены просили, чтобы для рассмотрения вопроса о финском языке была учреждена особая комиссия из сведущих людей. Рокасовский поддержал это ходатайство, и новая комиссия была образована, с целью указать, какими способами возможно введение финского языка в низших судах и присутственных местах тех частей края, где население говорит исключительно по-фински. В состав её вошел известный знаток языка и собиратель рун «Калевалы» Эл. Лённрот.

Комиссия усмотрела, что закон (3 глава 24 отдела общего уложения 1734 г.) допускает употребление финского языка в судебных приговорах, но что главным препятствием к его употреблению является неподготовленность чиновников, главный контингент которых набирался из шведов. Поэтому комиссия предложила, в виде первоначальной меры, допустить лишь подачу в судебные установления бумаг на финском языке, и обязать должностных лиц, знающих финский язык, пользоваться им при решении несложных дел. Определить окончательный срок для перехода в судах к делопроизводству на финском языке комиссия не решилась, зная, что он для этого малоразвит, а юридическая терминология недостаточно разработана. Такой неопределенный результат трудов комиссии подвергся сильному осуждению со стороны виднейших публицистов финского лагеря — А. Мёрмана и Снелльмана. Последний знал, что сенат шведского состава не станет содействовать проведению финского языка в судопроизводство края, а потому решился воспользоваться пребыванием Государя в лагере Парола.

Граф Армфельт колебался поднять вопрос о государственных делах при такой необычной обстановке, но его помощник, барон Шернваль-Валлен, желал, чтоб посещение Государя ознаменовалось каким-нибудь важным решением и потому настаивал на докладе. Снелльман, кроме того, был готов представит вопрос о монетной реформе. Доклад графа Армфельта состоялся, по окончании тавастгусских маневров. По вопросу о финском языке Государь никаких замечаний не сделал, и, таким образом, получилось постановление (от 1 августа 1863 г.) о равноправности финского языка со шведским. Монарх сам выразил, что Он этим желал оставить «прочную память о Своем посещении Великого Княжества». Но когда перешли к монетной реформе, касавшейся также и Империи, то Государь заявил, что не желает решать его, не выслушав мнения министра финансов. Дело, следовательно, не уладилось. Отказ Государя, говорит Снелльман, был таков, что следовало почитать его за счастье.

Писатели шведоманской партии сильно укоряли Снелльмана за совершенный шаг. «Большую ошибку сделал Снелльман, говорили они, дав с самого начала неправильный ход столь излюбленному им вопросу о финском языке; его следовало передать на рассмотрение сейма. Они находили, что к этому должно было побудить Снелльмана, прежде всего, то большое значение, какое имеет язык для жизни нации.

Обвиняющие Снелльмана, прежде всего, неискренны, а соображения их являются мотивами более позднего периода и изменившихся обстоятельств. В то время, на эту реформу смотрели, как на дело исключительно административного характера. Комиссия о языке (språkkomiten), в составе которого находилось девять юристов, склонилась к такому же воззрению. Январская комиссия, объединившая цвет населения, также ничего не говорила о необходимости передачи сейму дела о языке. Наконец, не видно, чтобы и сенат находил необходимым внесение сеймовой пропозиции по этому вопросу.

Рескрипт о языках был заготовлен в статс-секретариате. Его контрассигновал Армфельт, а два дня спустя его доложили сенату, и потому закон помечен первым (1) августа.

Высочайшим постановлением 1 августа 1863 года (со. пост. B. К. Ф. № 26) шведский язык оставлен был по-прежнему официальным языком края, финский же язык объявлен имеющим одинаковые со шведским права во всем, касающемся финского населения края. Посему всем судебным и административным присутственным местам вменено было в обязанность с 1863 года беспрепятственно принимать бумаги и документы на финском языке. Вместе с тем, сенату повелено было войти с представлением о способе и порядке введения финского языка в делопроизводство судебных мест края. Судьям низших инстанций и должностным лицам, имевшим опытность в составлении на финском языке документов, разрешалось его употребление, если о том последует ходатайство. Для обязательного применения правил о равноправности финского языка был установлен двадцатилетний срок.

Финское население приняло новый закон с ликованием, «как весть об освобождении из-под векового ига». Должностные лица отнеслись к нему неприязненно вследствие того, что он налагал на них новые обязанности. На Снелльмана негодовали еще за то, что сенат был обойден, и ему не дали возможности высказаться по вопросу. Претензия едва ли своевременная, так как граф Армфельт и граф Берг приучили его к такому порядку ведения дел.

Снелльман сознается в своих записках, что с рескриптом поступил опрометчиво, но в