салфетками – вот же они стоят, вот, в стаканчике, веером, все как в лучших домах?! Но не ляпать промасленной пятерней спинки новых стульев. Почему люди приходят в кафе и моментально превращаются в безруких парнокопытных со скрюченными хвостиками? Дома-то у себя, небось, координация сразу выправляется.

Осади, Викусь. Зря ты так. Полно. Неправа. Нельзя всех под одну гребенку – с хрюшками сравнивать.

Только животных напрасно обижать. Чистоплотных, умных…

Вика трет поясницу. С наслаждением выгибает спину, встряхивает бюстом на манер цыганочек озорных. Вздыхает и переходит к следующему столу. Что у нас тут? Лайт-вариант: всего лишь крошки от кекса…

Эх, Катюша, Катерина, втравила ты меня. Подруга, называется. Горбаться теперь на эту… кофейню… чайную… рук не покладая.

А как щебетала-то! Поэмы буквально слагала: необходимая местному обществу отдушина, средоточие социальной жизни, ликвидный бизнес-проект, полное отсутствие конкуренции… Вика даже порадовалась: оживает деваха, вон как глазищи черные блестят. Хоть отвлеклась капелюшку от своего красавчика-инвалида. Да и забытые в прошлой жизни словосочетания приласкали слух. А потом наша Катюша запела о дизайне кафе и ремонте, который наверняка Андреевы рабочие помогут сделать… Ну и раз десять (в трех предложениях) Андрейкино имя-то и повторила. Похоже, подруженька даже чересчур от всего отвлеклась.

Чересчур.

Вика тогда ее конкретно осадила:

– Катьк, ты Андрюху-то сюда не плети. Он тебе кто? Сват? Брат? Ты когда его, буржуя самовлюбленного, ненавидеть-то перестала, славная моя?

– Да нет, Вик! Что ты! Это я к слову. Не хочешь рабочих Андрея, не надо. Но идея-то отличная! Кофейня… Будут у тебя все собираться, чай пить.

– В кофейне.

– В кофейне. О господи, Вика! Да не придирайся ты к словам. Но здесь же в округе ничего и нет такого. Совсем нет.

– Нет, потому что здесь и людей-то нет. Это, Кать, я тебе поясняю на случай, если ты вдруг за полгода не заметила некоторой… э-э-э… безлюдности нашей деревушки.

– Вик, ну как нет? Как – нет?!

– Вот так, Кать. Тут живет-то человек десять от силы. Да колдун за рекой.

– Видишь! Колдун! А к нему паломники ходят. Сама рассказывала! Постоянно. Устают с дороги. И вообще! Ты мне йогов впарила? Один, кстати, удрал сегодня… Впарила! Дай теперь и я тебе бизнес придумаю!

Короче, захотела наша Катюха столичной жизни. Заскучала пташка в деревне. Затосковала… А Вике теперь расхлебывать.

Да по сто раз на дню полы подметать.

Положа руку на сердце, по душе Вике эта затея. Очень даже по душе. Да и кафе вышло славным – всего за пять суток, кстати, точку общепита сладили: Андрюша мебелью помог, дети по стенам забавные граффити намалевали, Катька – не пойми откуда – сухоцветов натаскала, столы букетами облагородила. Открылись.

Не столько уютно, сколько тепло и не напряжно. Ну да. Уютно.

Чай, кофе, пирожки, варенье.

С людьми-то оно точно веселее живется.

А народ в магазине теперь отирается постоянно – в основном, конечно, паломники да Андрюшкины работяги. Но и свои заходят: подолгу чинно гоняют чефир докторша с бывшим учителем (смех – а больше слезы, слезы! – на парочку престарелую смотреть); Наташка-лесбиянка частенько забегает, эту больше Тошкин музыкальный инструмент интересует – не еда; каждый вечер за своей чашкой ромашкового чая приходит Катя, наш грустный идейный вдохновитель. А Андрей (благодетель) еще ни разу не заходил, какие-то дела на него обрушились, крайне срочные. И Анна не приходит.

Со своих Вика деньги брать не хочет, отказывается. Впрочем, все они всегда умудряются тайком подсунуть оплату в кассу, принципиальные ее односельчане.

Словом, сработала Катькина бизнес-идея. Сработала.

Не успевает Вика сполоснуть тряпку после уборки, как в кафе (магазин?) вваливаются сразу трое. Лужа растопленного снега на линолеуме, едкий запах задорно поработавших мужских тел. Веселая тарабарщина нерусских слов. Улыбаются смущенно, нелепо вытирают сапоги: подошвами о пятки.

Ох.

– Вот, пожалуйста, свалились снова на мою голову. Опять перерыв у вас?

– Перерыв, хозяйка. Перерыв. Начальник не разрешает в обед работать. Не меньше часа есть надо, говорит.

– Надоел мне ваш начальник репы пареной хуже! Достал Андрюха этим КЗоТом своим каждодневным!

Посмеиваются робко. С грохотом плюхаются за дальний стол.

– Ну и что вы есть будете? Весь этот час, не меньше?

– Чай, хозяйка, можно? Покрепче?

Вот так вот. Клиентура. Ничего не скажешь. Погалдят минут сорок, оставят за три чашки чая тридцать рублей и уйдут дальше: великий отель возводить, гвозди с шурупами путая. А Вике после них галлоны слякоти утилизировать.

Скорее бы уже всех разогнать да глотнуть Арсеньюшкиной настойки. Вика щурится, предвкушая: обжигающая нёбо горечь, аромат липы, жар в трахеях, отблеск парения в душе. Полчаса благодати, полчаса забвения. Дар божий… Будь благословен, пасечник, да приидет нектар твой… исцеляющий. Да не переведутся пчелы на полях твоих, да не треснет куб перегонной машины твоей неземной… Да не рухнет дружба наша, крепкая, обоюдовыгодная…

Глупость какая – ждать, когда у узбеков закончится перерыв на обед: им Вика вряд ли еще понадобится, ну разве что – по чашкам кипяток повторно разлить. А других посетителей в ближайшие пару часов не предвидится. Вика снимает с подставки раскаленный чайник, относит его рабочим: давайте-ка, парни, сами теперь себя обслуживайте, у нас кипяток анлимитед сегодня. Хеппи-ауэрс, так сказать.

Возвращается за прилавок. Выдвигает ящик.

Выдыхает с облегчением. Да пребудет…

Они были раздражающе прекрасной парой. Бесили окружающих идеальностью отношений, украшали мир сочащейся из пор радостью. «У вас просто круглосуточный оргазм какой-то…» – подкалывали коллеги, сглатывая зависть. Вика с мужем улыбались загадочно, торопились с работы домой. А с рассветом, выталкивая друг друга из душа, дразнясь и хохоча, спешили обратно: на площадку, в гомон драгоценного своего муравейника, к бесконечным лабиринтам кабеля, раскладным стульям, плохому кофе, сендбэгам и команде «Мотор». Наркоманы на утреннем пороге ломки. Треск раций будоражащей дозой регулярно вливался в вены: слава Аполлону – они были востребованы.

Киношники…

Укол стыдного приятного снобизма – каждый раз, когда они небрежно бросали это словечко обывателям, обозначая собственную профессию.

Но ведь – каста.

Олежка и Виктория Критовы – талантливый сладкий комплект. Легенда столичной кинотусовки. Палочки «Твикса», залог успешных съемок. Он был гениальным оператором, она – многообещающим режиссером. Влюбились еще во ВГИКе, там даже сомнений не было никаких: перекрест взглядов, беспричинный смех, совместная короткометражка в качестве курсовой.

Торопливое бракосочетание в разгар экспедиции: майки, шорты, художники состряпали фату из хромакея… А что? Ярко, броско и можно чем угодно заменить во время обработки фотографий.

Ну и красавцы, конечно. Разнополые близнецы высшей расы, худые, высокие, с длинными пальцами и большими глазами. Разбираясь в стиле, молодожены ухитрялись собой украшать дизайнерские шмотки. Их гибкие тела и остроумные души другие всегда хотели заполучить по отдельности.

Других они перестали замечать с самого начала.

У Критовых была любовь. А еще – съемки и мечты. Грезя, как