– Теперь начнем? Пусть музыка задаст вам нужный ритм. – Я положила ладони на его руки, чтобы придать ему правильное положение. По моим ощущениям, они были совершенно деревянными. Так что я опять взяла бутылку с виски и сунула ему. – Прикончите ее, Сэм. Для этого танца вам нужно двигаться совершенно свободно.

Он распахнул глаза.

– Что, всю?

– Я тоже немного выпью, а вы допьете. – Чтобы подбодрить его, я хлебнула виски, и комната, непривычно голая, качнулась у меня перед глазами. Алкоголь застрял у меня в горле, будто горящие угли. Я постаралась заглушить жуткий кашель, прижав ладонь ко рту. Мне не хотелось, чтобы Сэм подумал, что я никогда в жизни не пила виски.

Последние несколько глотков он оставил мне. И в этот раз не стал вытирать горлышко. Я ощутила влажное тепло там, где его губы касались стекла, и облизнула его. Но во рту чувствовался только острый, обжигающий вкус алкоголя.

После этого все действительно изменилось. Виски ударил мне в голову, и я начисто забыла все те инструкции, что так долго репетировала. Я пыталась что-то выговорить, но слова застревали во рту и не шли наружу. Они складывались в мозгу, крались по горлу, царапали голосовые связки и… застывали у губ.

– Каждый может танцевать чарльстон, Сэм, – еле выдавила я. – …Начните… начните… так: ноги на ширине плеч… Сэм… – Боже, буквы стояли у меня перед глазами, но мой язык парализовало.

– Речь нас подвела, – вдруг сказал Беккет, будто точно знал, что я сейчас чувствую. – Музыка может подействовать на человека мгновенно. Порой даже довести до слез. И картина тоже. Подумайте, чего можно достичь одним лишь мазком кисти. Но не слова. Слова нас подвели.

Я кивнула и попыталась выровнять его руки и ноги. Мир вокруг плавился и стремительно терял контуры.

– Танец, движение – они говорят с нами напрямую. Как картины. Как музыка.

В то время как виски лишил меня дара речи, на Беккета он подействовал противоположным образом. Он наконец отбросил свою мрачноватую застенчивость, всегда окутывающую его, будто плащ. Он живо жестикулировал. Дымящаяся сигарета торчала у него между пальцами, но он не обращал на нее внимания. Левой ногой он постукивал в такт музыке.

– Большинство слов лгут, Лючия. Как мы можем понять что-нибудь об этом мире при помощи слов? Как мы вообще можем понять что-нибудь об этом мире и человеческом существовании?

И с этим странным вопросом ко мне вдруг вернулся голос, и комната перестала кружиться.

– Танцуя конечно же.

– Возможно, так. Танец честнее слов.

Беккет подошел к фортепиано. Сначала я подумала, что за бутылкой – уже опустевшей. Но он снял с крышки метроном Джорджо и поставил его точно в центре гостиной. Внутри у меня затрепетало предвкушение. Алкоголь затуманил мне голову, и, пока все вокруг расплывалось, Беккет неожиданно сделался смелым и целеустремленным.

– Для чего это? – тщательно выговорила я. Слова выходили нечеткими, и мне не хотелось, чтобы он это заметил. Кроме того, я еще и очень волновалась.

– Помочь нам услышать ритм. Я думаю, мы должны начать без всякой музыки. – Он засучил рукава.

– Вы хотите танцевать под метроном? – изумленно уточнила я и моргнула.

– Да. – Беккет подошел к граммофону и снял иглу с пластинки. В комнате стало тихо. – Если мы будем танцевать не под музыку, то услышим и другие звуки тоже.

– Другие звуки?

– То, как наши ноги скользят по паркету, как поскрипывает моя щиколотка. В определенном положении у меня скрипит щиколотка на одной ноге. – Беккет нагнулся и принялся возиться с метрономом.

Он услышит мое дыхание, подумала я. Стук моего сердца. А я услышу его. Этого ли он добивается? До чего же он привлекателен! Я смотрела на его спину и выступавшие под рубашкой позвонки, на тонкие нежные волоски у основания шеи, на веснушки, что усеивали его оголенные до локтей руки. Я уже почти вытянула руку и прикоснулась к нему, но он повернулся и спросил:

– Вы можете учить меня без музыки?

– Да. Да, конечно. – Я с усилием отвела глаза от его фигуры. Чертов виски! Ну где, где же все эти наставления, что я повторяла про себя сотни раз?

Беккет выпрямился. Метроном громко тикал.

– Я думаю, теперь все правильно. С чего мне начать?

– С рук. – Я выставила перед собой руки, ладонями наружу. Сосредоточиться! Я должна научить Беккета танцевать! Баббо обязательно пожелает посмотреть на результаты моих усилий. – Хорошо. Теперь двигайте ими вот так – и пусть ваши плечи тоже движутся, раскачиваются. – Виски играл во мне, и, не слыша музыки, я все равно чувствовала ее, и мое тело было гибким и податливым, как лента.

Беккет чуть двинул руками и улыбнулся.

– Ваши плечи все еще слишком напряжены. – Я погладила их и почти ощутила, как их изгиб тает под моими горячими ладонями. – Свободнее. Выдохните. – Он выдохнул, и его плечи действительно опустились. – Вот так хорошо. Теперь попробуйте опять подвигать ими. Свободные, раскачивающиеся движения.

– Сейчас вы понимаете, что я имел в виду, Лючия? Насчет слов. Как они… неполноценны, несовершенны. Я знаю, ваш отец верит в абсолютную силу слова. Но это… эти танцы… это правда. Им можно верить. – Его мягкий ирландский акцент стал заметнее.

Мне почудилось, что он обволакивает меня, окутывает с ног до головы, так что я не слышу больше ничего, кроме него. Ни метронома, ни шарканья наших туфель по полу, ни биения собственного сердца.

Беккет перестал двигать руками и затеребил верхнюю пуговицу рубашки.

– Тут… несколько жарковато. Вы не будете возражать, если я расстегну несколько пуговиц?

Я хотела сказать, что конечно же не буду, но снова онемела. Поэтому я просто молча покачала головой.

Метроном отстукивал ритм. Беккет расстегивал пуговицы. И вдруг случилась крайне странная, невероятная вещь. Мои пальцы – те самые пальцы, которые только что с профессиональной легкостью нажимали ему на плечи, потянулись к его шее. Он успел справиться пока лишь с одной пуговицей и теперь боролся со второй. Потертый воротничок рубашки чуть раскрылся, и стали видны его острые ключицы. А между ними… между ними была маленькая ямочка, похожая на пеструю, веснушчатую морскую раковинку. И мои пальцы погладили эту впадинку у основания горла, чуть обожженную солнцем. Сначала кончик указательного… затем средний… затем безымянный… и, наконец, мизинец.

Я смотрела на них, словно это были не мои, а чьи-то чужие пальцы. Тишину нарушало только дыхание Беккета и стук метронома. Внезапно пуговица, которую он пытался расстегнуть,