– Джим, иди и поставь на плиту чайник! Я сейчас приду. Мистера Беккета тут нет.

Раздался голос баббо, тонкий от разочарования:

– Стало быть, развлечения не будет? И я напрасно заранее подготовил самые изящные славословия и похвалы?

Затем мы услышали удаляющийся стук трости – баббо отправился в кухню.

Мама плотно закрыла дверь гостиной. Ее глаза превратились в две узкие щелочки. Она выпрямила спину и скрестила руки на груди.

– Вы никогда мне не нравились, мистер Беккет. Все мне казалось, что вы что-то скрываете. И боже правый, как же вы на меня смотрели, задрав свой протестантский нос повыше! – Она шипела, словно вода, выплеснутая на раскаленные угли.

Я плотно сжала зубы и спокойно продолжила надевать чулок и пристегивать подвязку.

– И это ваше высокомерие, прямиком из Фоксрока – весь вы вроде такой воспитанный и образованный, а я только лишь горничная из Дублина, и ничего больше. Если бы не Джим, я бы вышвырнула вас отсюда, как щенка. Но вы нужны ему, и вы ему полюбились, так что придется вас терпеть.

Я взглянула на Беккета, ожидая, что сейчас он начнет уверять маму в своих самых честных намерениях, успокаивать тем, что безмерно любит меня… что полагается говорить в подобных случаях? Но он молчал. Просто стоял на месте, и его лицо было холодным и непроницаемым, словно у статуи.

Так что говорить пришлось мне, как ни в чем не бывало одергивая при этом тунику.

– Мы всего лишь танцевали, мама. Не стоит вести себя так грубо с мистером Беккетом. Должна тебе напомнить, что баббо сейчас полагается на него всецело.

Глаза мамы вспыхнули огнем. Она яростно фыркнула:

– Танцевали! Дьявола лысого вы танцевали! Уж не думаете ли вы, что я не узнаю пакость, если с ней столкнусь? И в моей лучшей комнате!

Я снова повернулась к Беккету, стараясь отыскать на его лице хоть какие-то эмоции. Почему он молчит? Почему не скажет ей, что теперь мы любовники? Или, если он не готов это признать, отчего не отрицает все эти обвинения в «пакостях»? Она могла бы поверить ему. Могла бы.

Но Беккет не смотрел на меня. Он глазел на маму, его левое веко подергивалось, а пальцы лихорадочно теребили пуговицы рубашки.

Я решила проявить смелость и во всем признаться.

– Мама, мистер Беккет и я…

– Иисусе милосердный! Я больше не желаю слышать ни единого слова. Мистер Беккет, спускайтесь по лестнице, пока Джим готовит чай. И тихо – пусть он вас не услышит. Лючия, я хочу, чтобы моя лучшая комната была в полном порядке, как раньше. И ради бога, надень что-нибудь приличное.

Она распахнула дверь и хлопнула в ладоши.

– Давайте, мистер Беккет. Джим не будет возиться с чаем целый день. Или вы хотите станцевать перед ним чарльстон? – Она сузила глаза. – Думается мне, что нет.

И Беккет ушел. Потихоньку прокрался к выходу – и вот его уже и след простыл. Я думала, что он хотя бы обернется, пошлет мне напоследок нежный взгляд… но нет. Он просто вышел, молча, сгорбив плечи.

Не важно. Я все еще ощущала его жар, его тело, его вкус. Мои пальцы еще покалывало от прикосновений к его коже, к ямочкам и выступающим косточкам, к той самой усыпанной веснушками впадинке у основания шеи. Я поднесла пальцы ко рту. Облизнула их и улыбнулась.

– Мария, Матерь Божья – да что ты за шлюха! Я же говорила тебе перестать за ним таскаться! Предупреждала – не заводи его! Немедленно приведи гостиную в порядок. Сию же секунду! Счастье еще, что Джим слеп, как летучая мышь.

Она пошла к двери. Я стала двигать диван обратно, на то место, где он стоял, втайне надеясь найти пуговицу, отлетевшую от рубашки Беккета. Это будет мой талисман, мой трофей. Однако у двери мама резко повернула голову.

– Ты ведь не дала ему дойти до конца?

– Какое тебе дело? – Я делано безразлично пожала плечами.

– Нет, он бы этого не сделал. Не ирландский юноша из Фоксрока. И не с тобой. Скажи мне, что этого не было. – Ее глаза вдруг наполнились слезами. – О, Лючия, скажи мне, что этого не было!

Я покачала головой:

– Нет, он ничего не сделал. Незаконнорожденного ребенка в семье не будет, так что можешь не беспокоиться, мама.

Я знала, что такого позорного пятна, такого скандала она бы не вынесла. Только не в нашей семье. Она никогда не считала книги баббо непотребными или похабными, даже когда «Улисса» запретили за непристойность. Хотя, разумеется, в Париже все прошло гладко и спокойно. «Улисс» с гордостью был выставлен в витринах лучших книжных магазинов, и мама светилась от удовольствия. И это было все, что она видела. Но скандал в семье – о, это было совсем другое дело.

Она шумно вздохнула:

– Это хорошо. И больше не позволяй ему притрагиваться к себе. Сначала свадьба, потом все пакости. И никаких танцев. Я не доверяю этому мистеру Беккету. Вечно он скользит, как тень. И никогда не смотрит мне в глаза.

Хитрый и изворотливый тип, точно тебе говорю.

Я задрожала от гнева и возмущения.

– Он не изворотливый! И смотрит в глаза! Все это несправедливо …

– О да, понятное дело, тебе в глаза он смотрит, когда ему выпадает возможность. Ах, если бы тут работал мистер Макгриви! Он-то никогда не глядел на меня свысока. Он знает, что я – миссис Джойс и я ужинаю в ресторане каждый вечер. Настоящий джентльмен и настоящий католик, вот кто он. Он бы и пальцем не посмел к тебе притронуться!

– Думаю, тебе следует кое-что знать. – Я взяла паузу и сделала глубокий вдох. Я скажу ей правду о нас с Беккетом. – Между нами есть чувства.

– Между свиньями, что хотят спариться, тоже есть чувства. Все, больше я не слышу ни единого слова.

Она задрала подбородок и вышла, но возле фортепиано неожиданно резко остановилась. Я поняла, что она увидела, и внутри у меня все скорчилось. Я принялась возиться с занавесками, наполовину задернула их и стала собирать в идеально аккуратные складки.

– Матерь Божья! Это что же, тайная бутылка твоего отца? Виски, о котором я ничего не знаю, как он думает? Да? Отвечай!

Из кухни послышался голос баббо:

– Нора! Нора! Чайник закипел! Где ты?

– Если ты нашла его за норвежским словарем, я покойница. – Два красных пятна расцвели на ее щеках. Она подошла к фортепиано и взяла пустую бутылку. – Это была твоя идея – позаимствовать отцовский виски? Так вот какой у