Как будто гипнотизер завладел и его пальцами, подумала я и неловко отступила на несколько шагов, пытаясь вновь войти в роль учителя. Мои щеки горели. Беккет пошевелился. Я поняла, что он хочет достать из-под дивана сбежавшую пуговицу, однако он так и не сдвинулся с места. Его лицо также заливал румянец.

– Я подниму ее позже, – чужим, хриплым голосом произнес он.

И нечто в его тоне опять отделило мой разум и сознание от тела. Я ощутила, как между нами натянулась невидимая нить. Она тянула меня… тянула меня к нему. Беккет стоял не двигаясь, часто моргал и явно искал что сказать.

– Вы думаете, так будет честнее? – Я положила ладони на его предплечья. Повернула к себе. Склонила голову набок. Всем своим существом я ждала поцелуя.

– Метроном… – Не знаю как, но мы случайно опрокинули его на пол.

– Забудь о нем. – Я запрокинула лицо и поднялась на цыпочки.

– Ваши родители…

– Не вернутся еще несколько часов. – Я обхватила ладонями его лицо. Ощутила жесткость уже проступившей щетины. Придвинула лицо к его лицу, близко-близко. Коснулась губ. Почувствовала запах алкоголя и табака. И трепет свободы.

Беккет чуть откинулся назад.

– Когда ваш отец вернется домой?

Его руки бессильно повисли, как будто он хотел обнять меня, но не мог.

– Его не будет еще несколько часов. Много часов.

Я обвила руками его талию и распутно прижала к себе. Какой он все же худой! Я положила голову ему на грудь и услышала, как бьется его сердце. Опять подняла голову. Легко прошлась губами по его губам. Теплые. Нежные. Но пока еще неподатливые.

Я прижалась к его рту сильнее. Его губы дрогнули. Рот медленно приоткрылся. И я не успела заметить, как он уже целовал меня. Сильно, страстно. Все, что его отвлекало – упавший метроном, беспокойство о том, что в квартире несвоевременно появится мой отец, – перестало иметь значение. Его губы оторвались от моего рта и припали к шее, затем приласкали чувствительное местечко за ухом.

Но неожиданно он снова отстранился.

– А ваша мать? – прерывисто выдохнул он и махнул на дверь.

– Никого нет дома, – прошептала я.

– Я думаю, что… возможно… танцевать, они же захотят посмотреть, как я танцую чарльстон. – Его глаза пробежались по стене, увешанной портретами предков баббо.

– Если тебя беспокоят эти портреты, мы можем перебраться в мою спальню. – Я взяла его за руку и потянула к двери.

– Если они найдут меня в вашей спальне… – Беккет сопротивлялся. В полной тишине, окружающей нас, раздавался только стук его сердца и моего. И я подумала, что они бьются в унисон.

Я обернулась.

– Здесь никого нет. Вообще никого.

И секундой позже наши губы снова слились. Его язык нежно исследовал мой рот. Я пробежалась пальцами по его спине, потрогала выступающие бедренные кости, попробовала на ощупь, какие длинные у него руки и ноги.

Его губы приникли к моей шее. Защекотали ухо. Я изо всех сил напрягала слух, чтобы разобрать его шепот, но он так тяжело дышал, что я поняла только отдельные слова: «.. красивая… твое тело еще более совершенно, чем я себе… но я… виски…» Наши громкие вздохи эхом отражались от стен.

Я принялась расстегивать его рубашку. Дернула за ремень. Потащила его за собой, вниз, на пол. К тому самому квадрату солнечного света, что так звал меня. Мы займемся любовью прямо там. На нашем золотом ложе.

Я стянула чулок и отбросила его в сторону. Туда же отправился и ремень Беккета – его пряжка с оглушительным звоном ударилась о метроном. Прижалась к нему. Прижала его к себе – к своим бедрам, ребрам, животу. Его руки нашли мои груди. Он лишь прикоснулся к ним, и мои соски сжались и затвердели. Все это время я тянула и тянула его к золотому квадрату на полу, от которого не могла оторвать взгляда.

Мы лежали на полу, когда это произошло. Я все же заставила его опуститься в солнечную колыбель густого, как мед, полуденного света. Позже я думала о ней как нашем свадебном ложе. Но это было позже, много позже. Наши тела сплелись; наши пальцы искали друг друга, открывали новое, узнавали и привыкали. Его рубашка и моя туника кучей валялись рядом. Его ремень и мой чулок, словно змеи, карабкались вверх по дивану. Он все шептал что-то мне в ухо… беспокоясь о моей чести и родителях. Даже охваченный страстью, он сумел сохранить галантность и оставался настоящим джентльменом.

Беккет услышал это первым. Я почувствовала, как он напрягся. Потом он вдруг вскочил и стал рывками надевать брюки, одновременно пытаясь дотянуться до своей рубашки и найти в карманах очки.

– Быстрее! Ваше платье! – Он схватил мою тунику и бросил ее мне.

Я насторожилась. А потом услышала тоже. Тяжелые шаги на лестнице. Ее голос, кислый и заунывный. Тук-тук-тук трости по полу прихожей. И – голос баббо, звонкий, как колокол:

– Вы здесь, Беккет? Успели ли вы овладеть искусством танцевать чарльстон? Я говорил вам – каждый старый Чарли способен сплясать чарльстон. Где они, Нора?

Беккета трясло так сильно, что он не мог даже застегнуть рубашку или продернуть в шлевки ремень. Ему было жарко, лицо блестело от пота, а левый глаз внезапно начал дергаться от нервного тика.

– Если она напортила что-нибудь в моей лучшей комнате, я скажу ей пару слов, уж будьте уверены. Дай же мне свою трость, Джим, пока я сама о нее не споткнулась.

Какая-то часть меня так и хотела остаться там, на ковре из солнечного света, с голыми бедрами и животом. Не просто голыми – выставленными напоказ. Со спутанными волосами. И пусть моя одежда будет разбросана по «ее лучшей комнате». Часть меня желала, чтобы меня увидели почти обнаженной в объятиях Беккета. И в это мгновение, сама не знаю почему, я подумала обо всех тех ночах, когда мне приходилось делить спальню с мамой и баббо. Как я ночь за ночью крепко зажимала уши руками, только бы не слышать шороха их тел, прикрытых простыней, скрипа кровати, приглушенных стонов. Как же я это ненавидела!

Но ужас Беккета был так велик, что его почти можно было ощутить физически. Выбора у меня не было. Я тоже вскочила, набросила тунику и полезла за чулком. В этот момент скрипнули дверные петли.

На пороге гостиной стояла мама, с выражением усталости и отвращения на лице. Она приложила руку к губам и крикнула