Лонгфелло был настоящим джентльменом. И к тому же весьма дряхлым. Уверяю тебя, все было очень благочинно.

– Лонгфелло, говоришь? – хихикает Мейсон, его настроение заметно улучшилось. Он протягивает через стол руку и проводит кончиком пальца по моему носу – от переносицы до пирсинга. – А что ты обменяла вот на это?

Его прикосновение отзывается во всем моем теле, и я молюсь, чтобы он не заметил, что мой пульс ускорился так, словно я бегу. Я пытаюсь контролировать дыхание, но Мейсон сейчас смотрит на меня так, что вся моя нервная система приходит в возбуждение.

Он опускает руку на стол, и я внезапно хочу, чтобы он слегка сдвинул ее и прикоснулся ко мне. Сейчас, в это мгновение, мое тело побеждает разум. А мое тело жаждет его прикосновения.

Должно быть, я слишком долго пялилась на наши руки. Или Мейсон прочитал мои мысли. Потому что он придвигает руку к моей руке и двумя пальцами захватывает два моих пальца. Мы держимся за руки, как друзья в детстве, но, черт побери… это ощущается совсем иначе. На меня снова нахлынули все те чувства, которые я испытала на прошлой неделе на вершине Эмпайр-стейт-билдинг. В ушах у меня звенят слова, которые он тогда произнес. А вдруг ты в меня влюбишься? Тогда ты останешься в Нью-Йорке?

Это незнакомое мне чувство, проходящее сейчас по моему телу, как волна прилива, – это не любовь. В этом я уверена. Но тогда что же это? Вожделение? Страсть? Уверена, что я единственный двадцатидвухлетний человек на этой планете, который не различает этих эмоций.

– Пайпер?

Вот черт! Он, наверное, думает, что я идиотка.

– Ах да, пирсинг. М-м-м… помнишь, я говорила, что работала на владельцев магазина? У миссис Кранштайн был бутик и спа-салон в Берлине. Я проработала у нее около месяца.

– Около месяца? – переспрашивает Мейсон. – И сколько же у тебя пирсингов? И… э-э-э… где они?

Я расплываюсь в улыбке. Я только не уверена, вызвана ли она его шуткой или тем, как он легонько гладит меня по руке.

– Только в носу. Ну и еще вот здесь. – Свободной рукой я указываю на сережки в ушах.

– Что ж, мне нравится пирсинг в носу. Не переходит границу и не слишком вычурно. Это очень тонко. Загадочно. Сексуально.

В моем теле возникают все новые неописуемые ощущения. Я никогда не хотела, чтобы меня так называли. Я никогда не хотела такой быть.

Я также на сто процентов уверена, что я всех разочарую. Разочарую Мейсона, как только он ко мне прикоснется. Разочарую сестер, когда они узнают, что я ни на что не способна. Разочарую родителей, если так ничего и не добьюсь в жизни.

Но самое главное, что я разочарую саму себя, если даже не попытаюсь. Поэтому, когда Мейсон еще раз спрашивает, не хочу ли встретиться завтра с ним и с Хейли, я соглашаюсь.

* * *

Когда мы возвращаемся в таунхаус Скайлар, я вижу в боковое окно, что внутри темно. Только освещение над плитой заливает кухню мягким светом. Скайлар и Гриффин, наверное, легли спать пораньше. Малыш Эрон в последнее время их выматывает.

Мейсон подходит ко мне сзади. Кончиками пальцев он проводит по моим рукам, отчего по мне проходит дрожь предвкушения. Он берет меня за руку.

– Я тебя провожу.

После трех выпитых бокалов шампанского я решаю, что впустить его в дом после нашего свидания – не такая уж отвратительная идея.

Пока я прохожу на кухню и кладу сумочку на стол, каждый волосок на моей шее остро осознает, что Мейсон следует за мной, шаг за шагом. Я восстанавливаю равновесие, опершись о холодную гранитную столешницу, и думаю, справлюсь ли я с тем, что произойдет дальше.

С поцелуем – вот что произойдет дальше.

Я медленно оборачиваюсь, не поднимая глаз от пола. Я целовалась с несколькими мужчинами в последние годы. Целоваться нестрашно. Поцелуи меня не пугают. Вероятно, потому, что они никогда не преследуют меня в кошмарах. Мои губы принадлежат мне, а не им. А вот то, что происходит после поцелуев, приводит меня в ужас.

Но все же, те, кого я целовала в прошлом, не стали ждать продолжения. И я не могу их в этом винить. Каждый безобидный поцелуй ощущался как поцелуй от моего отца. Никакого возбуждения. Никаких фейерверков. Поцелуи были обыденными. Неволнующими. Непримечательными.

Какая-то часть меня ужасно не хочет испортить то, что есть у нас с Мейсоном. Как только мы поцелуемся, все изменится. Наши отношения станут неловкими и напряженными. Я застыну, как доска. Мейсон отстранится, придумает какое-нибудь забытое дело или непредвиденные семейные обстоятельства. Это случается. Каждый раз. Просто потому, что целоваться нестрашно, вовсе не означает, что у меня хорошо получается.

Когда я была маленькой, до того, как моя жизнь полетела ко всем чертям, я тренировалась целоваться с ручным зеркальцем. Мне кажется, что мужчины, которым пришлось терпеть мои поцелуи, ощущали нечто похожее – они, наверное, ощущали, что целуют какой-то неодушевленный предмет. Нечто пустое.

– Не думай об этом, Пайпер. Просто сделай это.

При звуке голоса Мейсона я вздрагиваю. Только сейчас я осознаю, что все это время не сводила глаз с его губ. Все это время я бездумно смотрела на его полные, плотные, притягательные губы, – я, наверное, выглядела как кошка в период течки.

– Мейсон, я не думаю…

Но прежде чем я успеваю сказать ему обо всех причинах, по которым я не хочу испортить нашу прекрасную дружбу, его губы встречаются с моими.

И я не застываю.

Я таю.

Я таю на его твердых, но в то же время мягких губах, их жар опаляет мое тело, как торнадо, сметающее все на своем пути, и оставляет меня опустошенной. Я не хочу, чтобы ко мне прикасались ничьи губы, кроме этих.

Каждый атом в моей маленькой вселенной сосредоточен на движениях его рта. Каждая частичка моего существа надеется, что он не остановится. Каждая мысль, проникающая мне в голову, дает мне причину отстраниться.

Но я этого не делаю.

Я продолжаю.

Меня поглощает осознание того, что я этого хочу. Я хочу Мейсона. Я хочу быть нормальной.

Вместо того чтобы – как на быстрой перемотке – прокрутить к тому, что произойдет дальше, от чего я запаникую и сбегу, мои мысли бесцельно бродят, вспоминая моменты из нескольких прошедших месяцев. Например, когда я впервые увидела Мейсона в аэропорту и у меня подкосились ноги. Или когда он защищал меня на парковке и во время марафона. Минуты, в которые я наблюдала за ним