богатых шатров и так расположил их, что они казались красивым городком из многих ярких тканей. Эти шатры, в которых находились съестные припасы и вино, были поставлены для того, чтобы молодая царица могла в них приготовиться к торжественному въезду в Москву. Самый обширный из них, обитый обоями и украшенный надписями из священного писания, был превращён в походный костёл, в котором, в присутствии путешественников, ежедневно совершалось богослужение по латинскому обряду.

Второго мая совершился торжественный въезд наречённой царицы в столицу и ее свиты. Лжедмитрий обставил его великолепно, с целью потешить гордость своей невесты. Марина ехала в большой карете, оправленной серебром, с царскими гербами, запряжённой двенадцатью белыми конями в яблоках; каждого коня вёл особый конюх. По пути расставлены были шпалерами блестящие отряды из польских рот, немецких алебардщиков, московских дворян, стрельцов и казаков. Самозванец лично расставлял войска и давал наставления боярам, назначенным к встрече что и как им говорить его невесте, но сам он смотрел на въезд любимой девушки, скрываясь в толпе словно простой смертный. Со стороны ему удобнее было насладиться триумфом своей избранницы и заодно проследить как к ее прибытию отнеслись жители Москвы.

Подталкиваемый любопытством, Петр очутился в ряду бояр, встречающих прекрасную полячку. Помня о непреходящей тоске своего взбалмошного друга, который несмотря на свою ветреность никогда не забывал о панне Мнишек, он ожидал увидеть нечто неземное, красоту, редко встречаемую среди девиц. К его удивлению, Марину Мнишек трудно было назвать красавицей. Лицо ее оказалось не соразмеренно крупным телу, нос загибался крючком, губы казались слишком узкими. Ее светло-зеленые глаза бездушной русалки обдавали холодом и презрением несчастного, не представляющего для нее интереса. Но полячка умела подать себя двигаясь с таким царственным величием, что очаровывала и самых взыскательных ценителей женской красоты. С неподражаемой грациозностью Марина носила парчовое свадебное платье, состоящее из французских фижм, длинного мыса корсета лифта, усыпанного мелкими драгоценностями, а также элегантный атласный плащ. Складки огромных гофрированных брыж, сформированные с помощью специальных палочек были уложены в виде пчелиных сот и поддерживались проволочной рамой, обвитой золотыми нитями. Этот воротник завязывался горничными с помощью нарядных тесемок и носился закрытым спереди. К лифу Марины служанки прикололи алмазную, рубиновую и сапфировую броши, ее шею украшали несколько жемчужных бус и золотых цепей. Голову невесты Лжедмитрия покрывал головной убор «бонгрейс» — небольшой капор на жестком каркасе, который носили на темени. Бока капора загибались вперед, закрывая небольшие женские уши и подчеркивали изящество шеи. Внутренний край был отделан рюшем, за которым следовала декоративная кайма ювелирной работы, называвшаяся нижней диадемой, а еще выше, возвышаясь дугой над тульей, помещалась вторая полоса из золота и драгоценностей в виде верхней диадемы. Отсюда на шею сзади опускалась шелковая накидка с симметричными сборками. Внешним блеском Марина Мнишек ничуть не уступала русским царицам, и она умела даже свои природные недостатки обратить в достоинства. Дочь самборского воеводы проявила себя редкостью в своем роде, и Петр Басманов понял почему Отрепьев так сильно хотел заполучить ее в жены, что не считался с непомерными тратами и пекся о ней. Он мысленно пожелал другу счастья с Мариной Мнишек, хотя она больше напоминала хищную орлицу, чем нежную голубку.

Но даже небывалая забота жениха не сделала гладкой вступление Марины Мнишек в Москву. День выдался ясный солнечный, но погода круто переменилась при вступлении будущей царицы-полячки в Москву. Когда она ехала между Никитскими и Кремлёвскими воротами, внезапно поднялся сильный вихрь и заглушил звуки набатов, труб и литавр, как это было при въезде Лжедмитрия в прошлом году. Многие русские люди сочли это природное явление за дурное предзнаменование, но честолюбивых Григория Отрепьева и Марину Мнишек дурной знак не остановил, и они продолжили свой опасный путь к высшей державной власти, бывшей их главной целью.

По-прежнему сопровождаемая колокольным звоном и звуками труб, Марина остановилась перед Вознесенским монастырём, где жила царица Марфа и где она должна была провести среди монахинь те несколько дней, которые оставались до её коронования. Тут её в первый раз после долгой разлуки посетил Отрепьев и пылко уверил польскую красавицу в своей неизменной любви и преданности.

Скоро Марина загрустила в монастыре со строгим уставом, тем более что московская кухня пришлась ей не по вкусу. Об этом доложили Лжедмитрию, и стол тотчас был изменён. Самозванец был непреклонен лишь в одном: он решительно запретил ксёндзам ходить в Вознесенский монастырь и не сделал уступки даже ради Троицына дня, опасаясь неожиданных помех своей свадьбе с полячкой со стороны православных верующих жителей Москвы.

В тот же день, но немного ранее Марины, в Москву прибыли и послы польского короля Сигизмунда Олесницкий и Гонсевский для укрепления военного и политического союза с Самозванцем.

В Москву наехала новая тьма тьмущая поляков. Московские жители были вынуждены уступить свои дома этим беспокойным и притязательным гостям, терпя неудобства. И мало того, что поляки явились вооружёнными с головы до ног: они привезли в своих повозках большие запасы огнестрельного и холодного оружия. При виде этих запасов москвичи, не особенно увеселявшиеся постоянно гремевшей польской музыкой, насторожились, и сердца их исполнились тревожных ожиданий.

Пока шли приготовления к коронации Марины, Самозванец продолжал оказывать своё внимание к невесте и её отцу. Чтобы она не скучала в монастырской тишине, он посылал в монастырь забавлять её музыкантов, песенников, скоморохов и тем приводил в немалый соблазн инокинь и всех православных насельников монастыря. Он поднёс ей в дар ларец с драгоценностями на полмиллиона рублей, тестю подарил ещё сто тысяч злотых и сани, обитые бархатом с красной усаженной жемчугом попоной для коня и с ковром, подбитым соболями. Козлы мастера оковали серебром, а запряжённый в сани белый конь имел по обеим сторонам хомута по сорока самых лучших соболей; дуга и оглобли были обтянуты красным бархатом и перевиты серебряной проволокой.

Отрепьев решил соединить вместе коронацию и свадьбу, и так чтобы коронация Марины предшествовала их свадьбе. Но тут возникали большие затруднения и являлся вопрос: мог ли московский царь жениться на польке и католичке? Если супруги исповедывали разные веры, то какое ручательство могла дать невеста в том, что она примет православную веру? Митрополит Казанский Гермоген и епископ Коломенский Иосиф, основываясь на обычае того времени, дерзновенно потребовали, чтобы Марина была крещена, как были перекрещиваемы все католики, переходившие в православие. «Польская девка», по понятиям русских священнослужителей того времени, была ни более, ни менее как язычница, недостойная носить корону Московского царства до тех пор, пока не примет крещения по обряду православной церкви.

Самозванец