Молчание было ему ответом.

— Ты все молчишь! Значит… нет⁉ Не любишь⁈ Прости меня, Ксения Борисовна, что я тебя потревожил, — горько сказал воевода Басманов, опустив голову. — Забудем разговор наш. Вижу, что я обманулся в надежде, принял твою признательность за более глубокое чувство. Завтра же сяду на коня: поеду, куда глаза глядят, оставив тебе свое имение! Знаю, знаю, без тебя мне нигде не найти счастья. Ты скоро забудешь меня, но я, где бы ни был, буду тебя помнить, буду любить тебя, любить до гробовой доски! Не мудрено, что ты так сдержанна со мной, Ксения, не достоин я тебя, чистой твоей души, твоей дивной прелести земного ангела! Иссушила меня к тебе любовь лютая и решился я на страшное преступление — извел твоего жениха королевича Иоганна, чтобы не досталась ты ему, сделал тебя вдовой прежде чем стала ты мужнею женой.

— Как, разве это не травник Трифон сгубил королевича? — испуганно вздрогнула от ужасного признания избранника Ксения. Давно пережитая боль потери любимого жениха расколдовала заклятье ее девичьей стыдливости и вернула дар речи.

— Трифон лишь исполнял мой наказ, а замыслил вас навеки разлучить я, окаянный, — покаянно произнес Петр Басманов.

Крупные слезы покатились по пылающим щекам девушки, до сих пор не забывшей своего датского жениха. Но Басманов в этот октябрьский день был ей дороже всех людей на свете. Закрыв глаза одною рукою, тихонько подала она другую Петру и произнесла едва слышным голосом:

— Бедный, сколько ты натерпелся горя из-за меня и моей несмышлености. Принимаю любовь твою, Петр Федорович! Пусть она стала ядом, отравившей мою жизнь, а не целительным лекарством, все равно принимаю ее!

— Неужто ты простишь мне мое злодеяние и твои страдания, Ксения, — не веря ушам, спросил воевода.

— Я пойду под венец с тобой и как твоя жена буду молиться за тебя, искупая твой грех, — подтвердила Ксения. — Я тоже виновата, малодушно сторонилась твоего внимания, твоих чувств, избегала своей судьбы, и тем самым толкнула тебя на ужасное преступление, совершенное во имя любви!

Счастливый Петр крепко прижал девушку к себе. Вопреки его самым мучительным опасениям покаяние не только не отдалило от него его любимую царевну, но и крепко связало их. Теперь, когда все выяснилось между ними, Ксения Годунова стала его неотъемлемой частью, его неразлучной парой, как и полагалось по Святому Писанию быть мужу и жене, приняв его целиком и полностью.

Возвращаясь домой, воевода Басманов и царевна Ксения уже не скрываясь передавали друг другу все надежды и опасения, все радости и печали, которые попеременно наполняли сердца их со времени первого свидания. Казалось, они боялись упустить случай начистоту высказать все, что таили так долго в глубине сердца. С некоторым удивлением и с неизъяснимо-сладостным чувством предаваясь взаимной откровенности, они находили все новое и новое наслаждение в разговоре с друг другом.

— Дай вам Господи совет да любовь, — радостно проговорила Дарья Ивановна, узнав по их возвращении, что свадьбе точно быть.

Выпив стакан вишневой настойки и поставив его на столе, Федулова затянула веселую свадебную песню; подперла одну руку в бок, а в другую взяв платок, начала им размахивать, притопывая ногами, приподнимая то одно, то другое плечо и кружась на одном месте:

Где селезень был?

Где утка была?

Бог вас свел

За единый стол;

Бог вам велел

Один хлеб-соль есть;

Бог вам велел

Из одной чары пить.

На другой день, когда Петр ушел гулять с невестою, мамка его, призвав крестьян, приказала перегородить досками нижнюю свою горницу и приготовить свадебную опочивальню. Из полотна, данного Дарьей Ивановной, жены и дочери крестьян сшили перину и подушки и набили их отборным лебяжьим пухом. Домоправительница устлала полы яркими восточными коврами, постелила на широкую кровать новое покрывало и поставила два серебряных подсвечника возле настольного зеркальца.

— Ну! — сказала Федулова, отпустив крестьян и крестьянок и довольно осматривая приготовленную ею комнату. — Вот и спальня готова! То-то Петр Федорович удивится!

Басманов, вернувшись с прогулки, в самом деле удивился неожиданной перестройке дома и от искреннего сердца благодарил няню за ее усердие в устройстве его счастья. Ксения, услышав, что Федулова называет новую комнату свадебной опочивальней, застыдилась и убежала в сад, несмотря на убедительные приглашения достойной женщины посмотреть на результат ее стараний.

День, назначенный для свадьбы, приближался. Петр, оседлав своего Енисея, поехал в соседнюю деревню Макаровка, где по словам Дарьи Ивановны, мог приобрести все, что только было нужно для его свадьбы и договориться о венчании. Приехав в Макаровку, он прежде всего отыскал местного священника. Не объявив ему своего имени и сказав, что он желает по некоторым причинам приехать из Москвы в деревню венчаться с своею невестою, Басманов спросил, можно ли будет обвенчать его без лишних свидетелей?

— Да почему, боярин, ты так таиться от народа хочешь? Согласны ли родители на ваш брак? — сурово спросил воеводу священник, не соблазняясь и туго набитым кошельком, протянутым женихом.

— У невесты родители недавно скончались, а у меня жива одна мать, постриженная в монахини. Нельзя ли, батюшка Никодим, сделать так, чтоб, кроме нас, никого не было в церкви? Я бы за это тебе очень был благодарен, — с мольбой произнес Басманов.

— Чтоб никого не было в церкви? Это не по правилам. Надобно, по крайней мере, чтоб приехало с вами несколько свидетелей; а то этак, пожалуй, можно молодца обвенчать с девицей, приходящей ему близкой родней. Нарушить мои обеты я не соглашусь ни за что в свете.

— Это можно устроить, — согласился Петр, подумав про Дарью Ивановну и двух верных стрельцов, и снова спросил:

— Нельзя ли будет обвенчать меня и мою невесту попозже вечером или даже глубокой ночью?

— Пожалуй, если уж тебе так хочется. Да что это тебе так вздумалось? Кто венчается ночью? Воля твоя, а уж верно тут что-нибудь да есть незаконное, что ты скрываешь, — снова засомневался священник, с подозрением глядя на Петра.

— После венца я тебе все объясню, батюшка Никодим. Ты сам увидишь, что причины моего желания основательны и никак не могут ввести тебя в какие-нибудь хлопоты. И мне хотелось бы, батюшка, чтобы разговор наш остался между нами.

— Обещаю тебе, что все останется в тайне. Я не причиню вреда ближнему разглашением подробностей чужого венчания.

С этим обещанием окрыленный Петр