эта информация может оказаться полезной не только тебе. - Долькин подмигнул. - Сам знаешь какие силы в городе взаимодействуют. Но это лишь... Мои догадки. Ни к чему не призываю, ни к поездке на другой конец города, ни к общению с людьми из организации на букву «а»…

Он намекает на Ростислава?

- Да, конечно... Спасибо тебе, Вов... Даже не знаю как...

- Э, нет, нет, никаких соплей, я это делаю от души, благодарить не надо. - Он огляделся по сторонам в кабинете, где не было никого кроме нас, а окна зашторены. - И особо распространяться тоже.

Я положил кипу бумаг на стол, протянул руку и крепко пожал ладонь Долькина, похлопывая его левой рукой по плечу и в глубине души расстраиваясь не столько из-за его отъезда, сколько из-за того, что казалось бы привычные устои рушатся, люди покидают город, некоторые и вовсе умирают на глазах. И пусть мы не были лучшими друзьями, но стали добрыми приятелями без корысти и зависти, желающие друг другу лишь самого лучшего. А улыбчивый и по-настоящему теплый, душевный Володя стал для меня своеобразным маячком образцового душесплетения, ведь не было на моей памяти пары более крепкой, страстной, чем он и Лиля. Да и просто светлым образом он быть не переставал, навсегда застывая где-то в закромах души.

- Но, но, но, руку мне не отдави! Рабочий инструмент как никак...

- И куда вы? В столицу?

- О, да. Нас там ждет просторное жилье, родственники Лили, а также высокооплачиваемая работа... Не то, чтобы я тут жаловался, но там все-таки жирнее.

- Так вот оно что, предложение от нового работодателя пришлось очень кстати… Поздравляю!

- Видишь меня насквозь, Гриша. Да, что уж таить, теперь ответственности стало больше, мы с Лилей не можем рок-н-роллить как раньше, нужно думать о том, как обеспечить ребенку лучшее будущее. Деньги здесь играют далеко не последнюю роль.

- Как будто я тебя осуждаю.

- А вот и не осуждай, я знаешь ли, хочу балкон просторный, гостиную светлую, уютную детскую и деревянный загородный дом. Именно деревянный. Весь этот бетон Елльска и НИП-а мне уже осточертел, соскучился по материалам более теплым, отзывчивым... Даже лесопарковая зона не спасает после стольких лет... Эх-х.

Володя посмотрел мне прямо в глаза.

- Мы ведь мечтали о ребенке уже давно... Едва поженились, Гриш, прямо здесь, в часовне, - Он показал пальцем в стену, видимо часовня была в той стороне. - и сразу делать детей. Пять лет мумукались, ничего не получалось, отчаялись. Но теперь... Когда свершилось чудо и все знаки говорят… Нет, не говорят, ВОПЯТ! Все знаки свыше вопят о том, что отсюда надо уезжать... При всей моей любви к Елльску, при всем уважении к людям, которые здесь живут, многих я полюбил по-настоящему, надо ехать… Надо ехать. И мне горько от расставания с вами всеми, но я все же прислушаюсь… Прислушаюсь к шепоту судьбы, Гриша.

- И правильно сделаешь!

- Касательно Лены… Сочувствую, дружище. Такая хорошенькая, такая милая, добрая и чистая душой. Смерть забирает лучших из нас. Крепись. Уверен, у тебя тоже всё будет хорошо.

На этой ноте мы расстались, я положил бумаги в портфель, вышел на улицу, где последние лучи осеннего солнца пробивались сквозь октябрьские тучи, желая подарить еще хоть чуточку своего тепла в последний раз. На душе скреблись кошки, но я был так рад за Володю, что даже пустил скупую слезу. Хоть кто-то здесь принял верное решение и сможет избежать всей дальнейшей нервотрёпки…

Я ощутил себя будто рожденным заново, глядя на эти хмурые серо-голубые облака, сквозь которые робко протискивались дары солнца.

Все стало по-другому…

* * * * *

Иногда человек даже и не подозревает, что он находится на грани, живет спокойную жизнь, преодолевает трудности, каждое утро вздыхает тяжело и глубоко, но не приставляет к виску ствол и уж тем более не встает в полный рост в открытом окне. И лишь один роковой звонок, одна соринка попавшая в глаз от ветра, одна торчащая плитка, о которую спотыкаешься... И начинается худший период жизни, который у каждого зовется по-разному, но протекает примерно одинаково.

Ника, как человек с трудом себя слышащий, попала именно в такую ситуацию. Когда позвонили и сообщили, что Попов застрелился, она в ту же секунду разрыдалась, как школьница, разбила ту посуду, что была под рукой, порезав руки и доведя себя до еще большей истерики, которая теперь сопровождалась не только душевной болью, но и физической. Конвульсивная природа агонии, в которую впала бедная девушка, не давала покоя, едва угомонившись, Касьянова снова билась в судорожном припадке, лишь вбивая глубже, осколки, застрявшие в запястьях, нанося себе новые и новые увечья, подходя к окну, засматриваясь на притягательную тротуарную плитку с десятого этажа, смерть от удара о которую будет скорее всего быстрой и безболезненной, не хватало для рокового шага лишь вмешательство божественного провидения, что удерживало её неведомой силой. Каждый раз избегая полноценной реализации сей авантюры, повторяя вслух: «Жалкая, слабая, мразь, даже этого сделать не можешь», все же своим академически сложенным рассудком понимая, что это точно не выход, хоть и в моменте оно выглядит бесконечно притягательно и способно прервать душевную боль, Ника походила на маятник, мечущийся между окном и кухонным полом, уже обагрившимся каплями крови.

Во всей этой ночной вакханалии, на белом кухонном кафеле под светом ярко-белой лампы, девушка то лежала в позе эмбриона, то стояла на четвереньках изрыгая проклятия, то лежала лицом в пол, заливаясь слезами, то сидела с опущенными руками, прислонившись спиной к фурнитуре и глядя на ярку лампу не мигая, доставляя глазам максимальный дискомфорт, видимо, подсознательно желая нанести себе как можно больше физического урона, но не осознавая этого.

Когда на часах пробило четыре часа ночи, она открыла зареванные глаза. Красный, высохший и потрескавшийся от обилия выходящих жидкостей нос зудел, болел и каждый глубокий вздох сопровождался острым жжением. К тому моменту, Касьянова лишилась уже всех сил, поэтому редкие позывы психики к очередному припадку, сводились лишь к гримасе отчаяния на лице и гортанным рыком, издаваемым из последних сил. Но не только это стало причиной ее слабости, оглядев пространство вокруг себя руководитель ЦКК вдруг осознала, что весь пол буквально вымазан в крови, которая алыми контрастами зловеще