решительнее, чем его отец в 1382 г., он «поспешил собрать северное ополчение и, поручив Москву своему дяде Владимиру Андреевичу Храброму, сам стал во главе ополчения и расположил его под Коломною на берегу Оки, готовясь умереть или отразить нашествие»[252]. Но сражение не состоялось. Постояв несколько недель у разоренного им Ельца, Тамерлан уходит обратно в свои оазисы и вскоре наносит столь же неожиданное поражение османам, на 50 лет продлив тем самым существование Византии.

Стремительным и опасным для Великороссии становится вторжение в борьбу Великого княжества Литовского и Русского при его самом трагическом правителе – князе Витовте, амбиции которого при видимо благоприятных обстоятельствах выросли настолько, что никак не соответствовали потенциалу его постепенно выдыхающейся державы. До начала XV в. «почти непрерывная борьба с татарами на юге и Тевтонским орденом на севере заставляла правителей Литвы избегать столкновения с восточным соседом – политической системой Великого княжества Владимирского»[253]. Поэтому на первоначальном этапе своего правления князь Витовт является союзником Москвы, а его дочка становится женой Великого князя Василия Дмитриевича. Ослабление Ордена под совместным давлением Польши и Литвы, а также разгром Орды армиями эмира Тимура провоцируют его забрать себе важнейшую часть «ордынского наследства» – политический контроль над землями Русского Северо-Востока. Отношения тестя в Вильно и зятя в Москве переходят в состояние прямой конкуренции.

Тем более что по замечанию Иловайского, «гром Куликовской битвы возбуждал его (Витовта) соревнование, и он надеялся собственною великою победою затмить славу Дмитрия Донского»[254] – своего ровесника и недостижимого конкурента в политической славе. Однако, как мы знаем, итог оказался для Литвы плачевным. Собравшиеся под предводительством темника Едигея ордынцы разбивают на Ворскле объединенное литовско-польское войско, в которое входят и полки отдельных русских земель. В Москве, конечно, смотрели на эту ожесточенную борьбу двух своих главных врагов – Орды и Литвы – не без тайного удовольствия. И поражение литовцев немедленно отразилось на судьбе Смоленского княжения, для восстановления влияния на которое Витовту пришлось через семь лет начинать войну уже против своего зятя. Война эта окончилась вничью, а Литва слабела настолько быстро, что уже в 1413 г. «съехались на берегах Западного Буга с одной стороны Ягайло и польские вельможи, с другой Витовт и литовские бояре. На этом сейме составлен был новый торжественный акт унии Литвы с Польшей»[255]. Этим заканчивается эпоха серьезной литовской угрозы, и, несмотря на все последующие военные столкновения, Вильно уже никогда не смог бросить Москве вызов в главном – положении потенциально самой мощной державы огромного региона.

Сравнительно тихо ведут себя во всеобщей сумятице орденское государство в Прибалтике и Швеция. В отличие от Литвы, соседи на Северо-Западе не представляли собой экзистенциальной угрозы. Известные нам победы Александра Невского оказались достаточно убедительными, чтобы католическая Европа оставила попытки серьезно содействовать движению германских рыцарей или шведских феодалов на Восток. Да и время их ушло – принятие Литвой христианства в конце века и усиление Польши сделали их ненужными в качестве военной силы на Востоке, количество желающих повоевать рыцарей постоянно сокращалось, а Орден постепенно становился одним из малых европейских государств, само существование которого уже не определяло соотношение сил, а полностью зависело от него. В последующие годы мы видим несколько незначительных вторжений ливонцев в псковские и новгородские земли, однако они не имеют характера организованной экспансии.

Швеция, в свою очередь, в последний раз серьезно претендовала на новгородские земли в 1348 г. Тогда король Магнус II Эрикссон (1316–1374) вместо того, чтобы воспользоваться эффектом внезапности от своего появления и совершить неожиданное нападение с моря (как это делали предводители всех предшествовавших крупных шведских походов на русские прибалтийские владения), «отправил в Новгород своих гонцов с предложением устроить религиозный диспут на тему „Чья будет вера лучъши“»[256]. Видимо, прознав об этом, московские князья Симеон и его брат Иван даже не прислали на помощь Новгороду войска, «бросив, в сущности, своих новгородских подданных на произвол судьбы, предоставив им самим выпутываться из создавшегося трагического положения»[257]. Занятые борьбой с Ордой и набирающей силу Литвой, они, наверное, посчитали, что с таким чудаковатым противником новгородцы как-нибудь смогут управиться сами. Как бы то ни было, после неудачного похода доброго короля Магнуса, который новгородцы действительно смогли отразить самостоятельно, шведы больше не появлялись на берегах нашей части Финского залива вплоть до того времени, когда при Иване III сама Москва не пришла с войной в их финляндские владения.

Войны и раздоры полыхали вокруг и внутри Великороссии на протяжении нескольких десятков лет. Однако это уже не были те «брани за временное, за минутное, брани разрушительные»[258], которые стали предтечей катастрофы середины XIII в. Наоборот, сражения и дипломатические маневры новой эпохи стали горнилом, в котором выковалась и русская государственность, и русская идентичность. В результате всей этой продолжительной сумятицы политическая конфигурация вокруг «вооруженной Великороссии» меняется. К середине XV в. ее структура становится настолько размягченной, что Василию II Темному и Ивану III достаточно нескольких решительных ходов, чтобы ликвидировать остатки автономии Твери, Рязани и Новгорода, сокрушить Золотую Орду и вернуть существенную часть территориальных приобретений, сделанных Вильно за предыдущие полтора века.

Внутренняя смута в Великом Московском княжении во второй четверти XV в. приводит к тому, что исчезают остатки классического удельно-вотчинного строя, и на его месте начинает вставать на ноги единая Русская держава. Драматические обстоятельства ее становления наполнили русскую политическую культуру опытом и переживаниями, которые стали формирующими для национального сознания в том, что касается политики как таковой и внешних отношений в особенности. Во-первых, сами нюансы процесса объединения русских земель гарантировали неизбежную связь между внутренней и внешней политикой. Смысл необходимости создания единого государства возник на основе решения чисто внешних задач, но эти же задачи стали главным мерилом его внутренней легитимности.

Во-вторых, внешнеполитическая сфера, включая военную, была с самого начала подчинена внутренним и общеполитическим соображениям. С практической точки зрения консолидация в своих руках отношений с Ордой была для московских князей способом упрочить свой авторитет среди других русских земель-княжений. Этот авторитет употреблялся по необходимости: для диалога с татарами или, как при Дмитрии Донском, объединения сил для того, чтобы нанести им решительное поражение. Однако в любом случае чем больше князья Москвы могли предложить в сфере внешних связей, тем значительнее становились их возможности внутри Руссой земли. Отметим, что аналогичным образом развивалась одно время ситуация и для Великого княжества Литовского – удельные князья Западной Руси также тянулись к нему, поскольку Вильно мог обеспечить более комфортные условия отношений с ордынцами.

В-третьих, постоянная борьба на несколько фронтов привила московской стратегии