до того, как это произошло, русским обществом и Церковью была проделана большая работа по собственному исправлению и осознанию себя в новом качестве. В основе этой работы лежали идеалы Православной церкви в их конкретном историко-географическом преломлении. В. О. Ключевский, обращаясь в 1892 г. к вопросу о значении для нашей политической истории духовно-просветительской деятельности св. преп. Сергия Радонежского, писал: «Человек, раз вдохнувший в общество такую веру, давший ему живо ощутить в себе присутствие нравственных сил, которых оно в себе не чаяло, становится для него носителем чудодейственной искры, способной зажечь и вызвать к действию эти силы всегда, когда они понадобятся, когда окажутся недостаточными наличные обиходные средства народной жизни. Впечатление людей XIV века становилось верованием поколений, за ними следовавших. Отцы передавали воспринятое ими одушевление детям, а они возводили его к тому же источнику, из которого впервые почерпнули его современники»[269]. Слова, произнесенные во времена, когда российская историография достигла наивысшего расцвета, убедительно характеризуют значение тех символов и образов, при помощи которых происходит распространение результатов осмысления исторического опыта в формировании национального политического сознания.

Создание этих символов и образов с момента принятия Русской землей христианства в 988 г. было важнейшей миссией отцов Русской православной церкви и книжности. И тем более важным оно становится, когда наша государственность находилась только на этапе формирования. Мы знаем, что «церковное и духовное сплочение Великой Руси вокруг Москвы предшествовало сплочению политическому»[270]. Помимо формальных возможностей митрополитов это делало церковные идеалы доминирующими не только в сознании народа, но и для способа мысли о природе развивающегося государства, его месте в мире и соотношении с другими державами. Историк – наш современник – обращает внимание на то, что «древнерусское общество отличалось однородностью, цельностью своего нравственно-религиозного состава. При всем различии общественных положений древнерусские люди, будь то боярин или холоп, по своему духовному облику были похожи друг на друга, удовлетворяли свои духовные потребности из одних и тех же источников»[271]. Это значит, что проповедуемые Церковью идеи и ценности становились в тех исторических условиях действительно общенародными, наполняли государственность не только практическим, но и ценностным смыслом и содержанием.

Особенно важным стало значение духовно-нравственной работы в эпоху, когда на фоне поражений от монголов в 1237–1242 гг. и установления даннической зависимости от Орды «внешняя случайная беда грозила превратиться во внутренний хронический недуг; панический ужас одного поколения мог развиться в народную робость, в черту национального характера, и в истории человечества могла бы прибавиться лишняя темная страница»[272]. Отправной точкой морального и физического восстановления русских земель стал неформальный союз предстоятеля Русской православной церкви Кирилла (ум. 1280) и великого князя Александра Невского. Этот союз возник в силу стечения обстоятельств и прагматичного выбора каждого из его участников, но может считаться прообразом взаимодействия Церкви и государства в русских землях в последующие столетия. Одним из драматических последствий разорения Киева монголо-татарами в 1240 г. стало физическое исчезновение пребывавшего там митрополита Иосифа. Судьба этого деятеля Православной церкви остается историкам неизвестной: он мог погибнуть при штурме города или удалиться обратно в Никею, откуда был в 1236 г. поставлен на Русь константинопольским патриархом. Видимо, митрополит все-таки погиб как мученик, со своей паствой, поскольку в дальнейшем он никак не появляется на страницах хроник, а утверждение нового главы Русской церкви в 1246 г. не сопровождается сообщениями об отречении предшественника.

Исчезновение греческого ставленника и физическая невозможность приезда нового назначенца из Никеи в течение последующих трех лет позволило могущественному галицко-волынскому князю Даниилу Романовичу добиться в 1243 г. избрания нового митрополита собором русских епископов. Митрополит Кирилл, имевший с западнорусским князем хорошие отношения, тем не менее достаточно настороженно относился к дипломатическим контактам Даниила с Римом, целью которых было получить союзников в борьбе с татарами. Хотя и сам на первых порах выступал за вооруженную борьбу с ними – видимо, не мог еще оценить всю серьезность положения и возможности противника. Во время поездки в Северо-Восточные русские земли с целью сопроводить дочь Даниила, сосватанную в жены Андрею Ярославичу, митрополит, вероятно, узнает о деятельности его старшего брата Александра.

Через несколько лет, в 1251 г., Кирилл, получивший в 1246 г. официальное поставление (признание) со стороны Константинопольского патриарха Мануила II, приезжает в Великий Новгород, где впервые встречается с Александром Невским. Между двумя важнейшими государственными деятелями Руси возникает взаимное понимание. Прежде всего, по вопросам, имевшим, с точки зрения князя и митрополита, важнейшее значение. Во-первых, это отношения с Золотой Ордой, а во-вторых, неприемлемость каких-либо компромиссов и сближения с Римским престолом. Собственно говоря, первопричиной фактического переезда митрополита Киевского во Владимир историки считают решение его прежнего покровителя Даниила Романовича Галицкого принять королевскую корону от Римского папы Иннокентия IV.

При этом у историков нет серьезных оснований думать, что стратегия примирения с Ордой отражала то, как Кирилл и Александр оценивали природу власти хана и ордынского государства в целом. Оба они были людьми своего времени, воспитанными на общем комплексе политико-философских представлений о Русской земле и ее противниках. Историк русской средневековой литературы отмечает, что «с начала татарщины на Руси все сильнее развивается мысль о христианской вере и носителе ее – русском народе, как силе, противостоящей „поганым“ татарам. Эту мысль все время поддерживают летописи, и особенно сильно, пожалуй, она отразилась в житийной литературе»[273]. И, понимая необходимость сдержанной стратегии в отношении Орды, военное могущество которой продлится еще больше века, митрополит и великий князь, само собой, даже в мыслях не могли допустить признание хана как легитимного источника власти в отношении Руси.

Таким образом, «впервые после вторжения войск Батыя была заложена основа для политического взаимодействия русского первоиерарха и северорусского великого князя»[274], олицетворявших на протяжении последующих лет наиболее высокий уровень духовной и светской власти. Историки также отмечают, что ведущую роль в этом союзе с точки зрения расстановки внешнеполитических акцентов играл Александр Невский, который разъяснил митрополиту невозможность же сопротивления Орде, а также «убедил ордынцев в лояльности митрополита»[275]. По всей видимости, Кирилл и Александр Невский действовали исходя из одинаковой оценки внешнеполитических обстоятельств, в которых находились Русские земли. И здесь церковные идеалы русского по происхождению митрополита – невозможность сближения с католическим Западом – вполне совпадали с внешнеполитической стратегией великого князя Владимирского и Киевского.

Тем более что у них обоих была возможность воочию убедиться в том, что сближение Даниила Романовича с Римом не принесло ему никаких ощутимых преимуществ в военном и дипломатическом противостоянии с Золотой Ордой. Кирилл, в свою очередь, смог при поддержке Александра Невского основать первую православную епархию в ордынской столице Сарае в 1261 г. Таким образом,