восприятие мира, символы и сравнения становятся для нашей литературы не только средством передачи определенного смысла, но и смыслом как таковым[291]. Интересно, взглянув через призму многочисленных заблуждений и штампов сегодняшнего дня, увидеть, что библейские примеры и сравнения были так же популярны и в философских произведениях средневекового Запада. Это указывает на единство духовного наследия Руси и Европы, а не на их фундаментальные отличия, как это принято считать в части российской и, особенно, зарубежной исторической литературе и публицистике. Это само по себе является чрезвычайно важным, поскольку ставит под сомнение растиражированный тезис о том, что различия, определяющие природу отношений Руси и Европы, имеют базовый характер. Нет, эти различия сформировались из одной почвы, но посредством переживания принципиально разного исторического опыта. Для России основу опыта сформировали исключительно непростые внешнеполитические обстоятельства, сделавшие, как мы видели, необходимым создание единого государства как такового.

При этом после завершения наиболее решительного этапа борьбы с Ордой в конце XV – середине XVI в. религиозная основа национальной идеологии не привела к репрессивной политике в отношении мусульман Поволжья или «служилых татар»[292]. Да и в целом политика Русского государства на восточном направлении оказалась в последующем лишена мессианства, которое могло бы возникнуть с учетом предыдущего опыта. Исчезновение – в силу исторических обстоятельств, главным из которых стала борьба русского народа за независимость, – экзистенциальной угрозы с Востока в начале XVI в. привело к примирению, которое на первый взгляд никак не могло иметь под собой прочной духовной основы.

Однако возникшая в особых исторических условиях идея получила продолжение в отношениях с католическими соседями, где закрепилась и постепенно сформировала основу нашего отношения к вызову, с которым Россия сталкивается на западном направлении. Здесь отношения Русских земель хоть и не имели для них настолько экзистенциального характера, но по мере исчезновения других островков восточного христианства на Балканах приобретали все более антагонистический характер, окончательно оформившийся к середине XV столетия. Так что фундаментальная для основ нашего внешнеполитического сознания идея богоизбранности Русской земли не является априорно противопоставляющей Россию другим народам и цивилизациям, как это бывает свойственно западному мессианству. В своем практическом воплощении она связана с природой отношений между этнообщественными системами, иначе – наличием или отсутствием угрозы со стороны соседа. При своей значимости для формирования и реализации внешнеполитических устремлений формирующегося Русского государства идея богоизбранности не содержала ярко выраженных мессианских черт и была направлена на внутреннюю духовную консолидацию русского народа.

Авторитетные историки считают, что к моменту наступления драматических испытаний середины XIII в. русская религиозно-политическая философия уже уверенно видела свою политическую и военную историю в качестве последовательности наказаний и вознаграждений со стороны Бога, под особым покровительством которого находится Россия[293]. При этом, в отличие от Европы или Византии, у нас обращение к ветхозаветным примерам и смыслам создало «не стремление к универсальной империи и намерение управлять миром, а чувство специального божественного покровительства и милости» в отношении именно русского народа и его государства[294]. Поэтому неудивительно, что «тихая работа» духовного и политического восстановления сил Руси начинается с обращения к библейским категориям.

В дальнейшем они используются русскими летописцами для того, чтобы тонко обозначить свое отношение к происходящему, поведению государственных деятелей или историческому значению того или иного события в отношениях русских земель с иноземными государствами. Путь, который с опорой на сравнения и примеры из Библии прошла русская религиозно-политическая философия за период формирования в веках единого государства, можно охарактеризовать следующей формулой: принятие – наказание – осознание – раскаяние – исправление. И мы видим на последующих примерах, что, пройдя этот путь, русское общество, с точки зрения его идеологов, вновь заслужило небесное покровительство, которому обязано последующими победами и освобождением.

Библейские аналогии становятся основой осмысления причин, значения и последствий «Батыева погрома» 1237–1241 гг., а также природы даннической зависимости от Золотой Орды, установившейся во второй половине XIII в. По наиболее признанным оценкам летописных произведений монголо-татарское нашествие на Русь интерпретируется как «Божья кара», а сами завоеватели выступают в качестве инструмента наказания Богом за многочисленные грехи русского народа[295]. Согласно произведениям средневековой литературы, монголы являются на Русь «карающим мечом» по Божьей воле и действуют, как отмечает на основе сопоставления летописных свидетельств Владимир Рудаков, «фантастически успешно, легко разрушая все попытки оказать им сопротивление»[296]. С точки зрения религиозно-философской интерпретации, заслуженное русским народом за его грехи наказание не могло встретить успешного сопротивления до тех пор, пока не преодолены внутренние причины, сделавшие необходимой такую кару со стороны небесного покровителя Русской земли.

«Мы согрешили – и наказаны, так что жалко было видеть нас в такой беде. И вот радость наша превратилась в скорбь, так что и помимо своей воли мы будем помилованы в будущей жизни. Ведь душа, всячески наказанная в этом мире, на будущем суде обретет помилование и облегчение от муки. О сколь неизреченно, Боже, твое человеколюбие! Именно так должен наказывать добрый владыка. И я, грешный, также много и часто Бога гневлю и грешу часто каждодневно; но теперь вернемся к нашему рассказу»[297].

Известно, что в ряде случаев монгольские силы встретили упорное и героическое сопротивление, понесли немалые потери и иногда вообще отказывались от достижения своих непосредственных задач, предпочитая мирное соглашение с противником[298]. Однако эти события не получают внимания со стороны русских летописцев: для них важно донести идейную оценку причин нашествия и побед татар над русскими, поскольку именно здесь авторам видятся и причины поражения, и способы исправления ошибок. Поэтому распространенные в литературе, особенно советского периода, оценки сравнительной легкости решения татарами их военных задач во время походов Батыя на Русь могут быть результатом недостаточно критического восприятия историками произведений русской книжности.

Для древнерусских авторов было важно показать, что сопротивление Божьей воле было обречено «по определению», нашествие имело провиденциальный характер, как, собственно, любое событие в жизни народа, непосредственно находящегося под Божьим попечением. Другими словами, преувеличенная легкость достижения татарами своих целей – это продукт принятой в русской религиозной философии традиции воспринимать все, что с нами происходит, как проявление воли Бога и требование искать причины побед или поражений в нашем собственном поведении. Способность признавать свои ошибки не как поражение, а в качестве стимула к исправлению себя лежит в основе русской внешнеполитической культуры.

Для того чтобы донести главную мысль, летописцы, когда рассказывают нам о нашествии Батыя, последовательно прибегают к укорененным в книжной традиции сравнениям. Как отмечает историк русской литературы, в момент нашествия «несчастия Иерусалима и его обитателей стали для Руси той исторической моделью, которая